из того, что я тебе вкратце обрисовал?» - спрашивал под конец Вадим Александрович побледневшего от усталости и досады парня, с улыбкой поглядывая на того.
«…Да-а-а как тебе сказать, - мычал в ответ Усманыч, тряся очумевшей от долгого разговора башкой. - Что-то - понял, что-то - не очень… Посидеть и подумать надо, короче, услышанное переварить».
«Конечно надо, конечно, - понимающе говорил Вадим Александрович, жалея сотрудника своего, перенапрягшегося с непривычки. - Посиди денёк, другой, подумай над моими соображениями, не торопись. Может, чего другое придумаешь - получше, чем у меня. Мы с тобой потом всё это обсудим».
И не успевала за начальником сектора захлопнуться дверь, как застигнутый им врасплох молодой сотрудник, которому тот с утра уже перешёл дорогу и порушил планы, - сотрудник вскакивал из-за стола, хватался за телефон и звонил другому сотруднику.
«Привет, Лёв! Как дела? У нас там ничего сегодня не отменяется? - нервно шептал в трубку. -…Да не мог я раньше тебе позвонить, извини, не мог: тут Огородников ко мне с самого утра пристал со своей работой. Все мозги запудрил луноходом этим, сдался он мне, - шептал ещё тише. - Ладно, не по телефону такие вещи. Бегу к тебе. Встретимся - всё расскажу».
После этого, схватив сумку, он пулей летел в коридор на встречу с товарищем из другого отдела, таким же молодым специалистом, как сам, и таким же стопудовым общественником-паразитом, с которым они намечали “делать дела” по профсоюзной или ещё какой линии. Делали их целый день, белкой по институту крутились, после чего по домам разъезжались, счастливые, довольные собой… Про работу Усманыч даже и не вспоминал - нужна она ему была сто лет, эта постылая умственная работа, к которой он не привык, не любил, которой никогда ранее не занимался…
44
Дня через два Огородников опять навещал его с желанием пообщаться, обменяться мнениями, дальнейшее обсудить, - но Равиля на работе не было.
«Он по делам умотал, ближе к обеду будет», - отвечали начальнику подчинённые, кто с Усмановым вместе сидели, в одной комнате, и погрустневший Вадим ни с чем уходил к себе, обещая после обеда вернуться.
Но после обеда его вызывал зав.отделом на совещание, или кто-то ещё. Потом отвлекали другие сотрудники, которых у Огородникова было человек двадцать, двадцать пять на иждивении, и всем нужно было внимание уделить, время и силы. А наш лоботряс Равиль в это время жил как бы сам по себе, проворачивал свои делишки…
Через недельку они, наконец, сталкивались где-нибудь в коридоре, и Вадим Александрович устало спрашивал: «Как дела-то, дружок? Подумал над нашим с тобой разговором? Новенькое что-то придумал? Чего не заходишь, не советуешься?»
«…Подумать-то подумал, - вкрадчиво так и неуверенно отвечал на это цветущий и пахнущий делец, молодой инженер по должности, - но новенького ничего не придумал, увы: тема-то уж больно серьёзная, мол, и незнакомая; никогда я раньше с такими делами не сталкивался, сам знаешь. В МИРЭА такому нас не учили… Поэтому надо нам с тобою, Вадим, опять как-нибудь утром пораньше сесть и поговорить - чтобы ты мне подсказку верную дал, путь указал правильный, алгоритм. Ты у нас космических гений как-никак, - грубо льстил он начальнику. - Мы все по сравнению с тобой - дети малые, груднички, которым ещё долго надо учиться и до тебя тянуться…»
На следующий день, предварительно сговорившись, они опять встречались во второй комнате и дотошно беседовали часа два, всё просчитывали и продумывали: Огородников всё прямо-таки разжёвывал и на блюдечко выкладывал пареньку - на, мол, бери, шельмец, пользуйся, пока я живой; только, мол, не ленись, работай… Но прирождённый лодырь и саботажник Усманов опять после этого сразу же всё забывал и пальцем об палец не стукал до следующей с начальником встречи: мотался целыми днями по институту и по Москве с общественными поручениями, а между беготнёй книги на рабочем месте читал, кроссворды отгадывал, просто трепался. Жил в своё удовольствие, одним словом, и занимался всем, что было его молодой душе угодно - кроме своей профессии. То есть, кроме утомительных инженерных заданий, расчётов, программ, за которые ежемесячно, между прочим, получал от государства оклад в 150 рубликов. Плюс ежемесячные премиальные - не забывай, Витёк, - которые заметно увеличивали его зарплату… И длился такой его саботаж с полгода, или чуть больше - такая игра в дурачки и прятки с Вадимом. Не по летам ловкий и ушлый Равиль путь избрал абсолютно правильный и безупречный: никогда не отказывался от работы - избави Бог! - не восстанавливал против себя коллектив и начальство. Но и не делал работу, не желал делать совсем, упорно под дурачка-простачка косил и под “слепого тетерю”. Потому что изначально пришёл в институт, сволота, не работать; потому что работа для таких упырей, таких гнид двуногих смерти сродни, мукам каторжным, непереносимым…
45
- И Огородников в итоге, устав своего молодого сотрудника “толкать” и искать, самому всё за него решать и разжёвывать, “тянуть пустышку”, бессильно отставал от него: отдавал приготовленный для Равиля участок другим - “старикам”, как правило. Ничего другого ему и не оставалось делать, хоть плачь: выбора у него, по сути, в той патовой ситуации не было. Бороться с таким искусным саботажником как Равиль порядочный Вадим Александрович желания не испытывал: считал это ниже своего достоинства на не удельном и мелком татарине зло вымещать. В нашем НИИ у него были враги и покруче, и поколоритнее. Да и возможностей заставить трудиться бездельника, если по правде сказать, у него не имелось в наличие - такая уж тогда в нашей советской стране порочная существовала система в научно-исследовательских трудовых коллективах. Молодых специалистов в течение трёх после окончания вуза лет руководство предприятий категорически не имело права наказывать - никак! - пусть те хоть даже и на головах ходили бы. Про увольнения по профнепригодности тем более речи не шло: профсоюзы зорко тогда за этим следили. Даже за пьянки и за прогулы молодого дипломированного инженера уволить было нельзя - только воспитывать и перевоспитывать, внушать, брать, так сказать, на поруки… А уж такого крутого общественника, как Усманов, выставить за ворота, активного члена профкома и шабес-гоя законченного, патологического, который не пил, не курил, не нарушал дисциплины, Вадиму и вовсе было не по зубам. Да и не по нраву - тоже: с мелкотою убогой связываться… Вот этот ушлый и ловкий гнидос, с первого дня уяснив и поняв всё это, такую гнилую систему, откровенно и плевал на всех - гулял напропалую все рабочие дни, разгильдяйничал и саботировал, начальство за нос водил. Имел на то полное право, гад, тунеядствовать и левые дела проворачивать. А у начальников против него не было никаких прав. И денежки - все до единой копеечки - ему ежемесячно в кармашек капали и капали…
- Мудрый Вадим Александрович, поняв его гнусную суть и сберегая нервы и силы, просто больше с таким прохиндеем не связывался - вот и всё. Какой смысл и толк, в самом-то деле, и какая польза?! Он переключался и пробовал заинтересовать работой других, таких же молодых сотрудников, ровесников Равиля, которые всё поступали и поступали по разнарядке на наше предприятие ввиду отсутствия в СССР безработицы… Но и с теми у него, бедолаги, часто похожая происходила петрушка: многих из них тоже быстренько успевали развратить бездельем и вседозволенностью тогдашние советские нравы, порядки и “мафии” так называемые. И они, по примеру Усманова, брали от Вадима Александровича работу, не кочевряжились и не ломались, условий не ставили - и не делали её месяцами, ссылаясь то на общественные дела, то на домашние проблемы, то на здоровье...
- По-хорошему, их бы за такое увиливание и саботаж рублём наказать: зарплату перестать платить, или хотя бы урезать премию, - тогда бы они зачесались, задёргались, запаниковали. И, как представляется, быстро одумались бы, видя дырки в бюджете и кошельках. Но с молодыми специалистами, с горечью повторю тебе это, Вить, делать подобного было нельзя - категорически! Да и не стал бы сердобольный Огородников такого никогда делать. Он себе подобной расправы с подчинёнными, как правило, не позволял - не такого был характера и воспитания. Человек глубоко верующий и простой, жизнью с молодых лет битый, он считал, что каждый его сотрудник со временем, повзрослев, сам всё в итоге поймёт, все свои дурные поступки и промахи. А, однажды поняв, - одумается, покается и переменится… Однако же 22-летним поступавшим к нам на работу парням до повзросления и поумнения было ещё ох-как далеко! Исправляться и каяться они, праздно- и вольно-живущие, ещё долго не собирались. Как не собирались они и нормально работать, государству долг отдавать за бесплатное среднее, техническое и высшее образование…
- И измучившийся в ожидании Огородников, которого, понятное дело, ежедневно дёргало и теребило начальство, требуя обязательный план, Огородников, скрепя сердце, отставал от них, от пребывающей в институт молодёжи, - переключался полностью на “старую гвардию”. На людей, которые перебесились уже и переболели всеми грехами молодости; которые поэтому худо ли, бедно ли, но на месте всегда сидели и работу порученную выполняли в срок. И его пока что не подводили…
46
В этот момент у нас на объекте случилось очередное ЧП, что происходили у нас регулярно. Опившиеся возле метро мужики недалеко от наших ворот устроили потасовку с руганью и мордобоем: отношения между собой выясняли, черти, кто кому сколько денег должен, кто на халяву пил. Пришлось нам с напарником выходить из каптёрки и их растаскивать-разнимать, грозить милицией и всё такое... И только минут через двадцать, когда они, наконец, успокоились и разошлись с миром, мы вернулись к себе на место. И продолжили прерванную беседу, больше походившую на монолог…
- Но я всё же хочу вернуться к Усманову, Вить, и спросить тебя так, для смеха больше, - сразу же обратился ко мне напарник, разошедшийся не на шутку. - На что, как ты думаешь, мог рассчитывать в будущем такой вот абсолютно бездарный, невзрачный урод, патологический жулик и саботажник, ничтожество полное, дармоед, окопавшийся всеми правдами и неправдами в крупном союзном научно-исследовательском центре, как таракан случайно залетевший туда, или же гнида порточная? - если он и таблицу умножения-то плохо знал, не говоря уж про что посерьёзнее, и от работы бегал. Если его с первого дня на службе презирали и шпыняли все, шарахались и сторонились. И даже и молодые и вечно “голодные” девушки или бабы, готовые под кого угодно залезть - женатого, разведённого или алкаша запойного и беспутного, лишь бы под рукой был мужик, - так вот даже и наши “голодные” бабы от него, холостого и непьющего, как от чёрта бежали, как от чумы. Или как на пустое место смотрели - это в лучшем случае. Потому что у этой блохи в человечьем обличии не было ни кожи, ни рожи, ни духа мужского, силы - только подлость и жадность одна, мерзость сплошная и стопроцентная… Ну и что вот, повторю свой вопрос, было делать у нас на работе такому ничтожеству? чего хорошего для себя ждать? Ответь, предугадай будущую судьбу усмановскую.
- Что делать,
