поведения. А вот с Лёвкой Ковалёвым, помнится, я этот вопрос однажды успел обсудить, аккурат перед его уходом.
«Чего это вы, Лёв, не пойму, - остановил и спросил его как-то возле столовой со смехом, - Усманова-то всё подле себя держите? - дался вам этот вонючий и паршивый гнидос, откровенный паразит-захребетник! Не вашей же он стаи птица, согласись! Какая, не могу взять в толк, вам, деловым оборотистым мужикам, от него, откровенного бездаря и м…дака, польза-то? Чего на х…р его не пошлёте?»
«А как его пошлёшь? - засмеялся в свою очередь Лёвка, - если он - такой же член профкома, как и я, официальный представитель вашего отдела у нас в институте. Вы его избрали - он к нам и шастает регулярно, каждый Божий день. Как его выгонишь-то?! Не можем же мы двери профкома лично от него на ключ закрывать. У нас нет на то таких полномочий. Переизберите его - и мы ему сразу на выход укажем, с радостью».
«Я не избирал его, Лёв, его до меня избрали, сто лет назад ещё. Избрали и забыли, и выборов у нас больше не было по профсоюзной теме: не хочет почему-то никто в нашем отделе к вам в профком работать идти - ни из молодых, ни из старых. Вот он, гад, этим и пользуется».
«Ну а я чего могу сделать? - пожал плечами Ковалёв. - Я и сам от общения с ним особого удовольствия не испытываю… Хотя, он малый не агрессивный, не шумный, честно надо признать, особо нам не вредит, не мешает, глаза своим присутствием не мозолит, как некоторые… И всегда готов услужить, что важно, всегда на подхвате. Так что путь себе ходит, чего нам, коли ему так хочется»…
37
- Профком и тамошняя братва доставляли Усманову главный, но не единственный левый доход, если уж мы с тобою, Вить, про это заговорили, - подумав и повздыхав с минуту, молча перекурив, дальше продолжил Валерка про ушлого татарина вспоминать - и болезненно морщиться при этом. - Он, например, “приватизировал” у нас все праздники и юбилеи, крепко подмял их под себя и никого из нас, молодых, не подпускал к этому делу близко. А это тоже приработок, и немаленький…
- Сидит он, допустим, в комнате, в столе у себя копается, перебирает скопившийся хлам: газеты, журналы разные, вещи и книги. Это было его любимым занятием всю жизнь - в “помойках” копаться. Вдруг слышит через стекло - а слух у него был феноменальный прямо-таки, - что в третьей комнате Огородников и Радимов обсуждают какое-нибудь мероприятие. Допустим, у молодой сотрудницы нашей, которая в декрете, кто-то родился, и она приглашает нас в гости к себе - отметить это святое дело. Усманов вскакивает мгновенно, делает “собачью стойку” и прямиком несётся к другу-Вадиму, отзывает его в коридор и говорит шёпотом, чтобы никто не прознал заранее:
«Вадим, я только что краем уха услышал, что у нас-де мероприятие намечается, что всех нас в гости зовут. Я вот что по этому поводу думаю-то: неудобно в гости с пустыми руками идти, не по-человечески это, неправильно. Так ведь. Давай, предлагает, я сбегаю в магазин и накуплю вина для баб, а для мужиков - водки».
Короче, дело предлагает хорошее, нужное вроде бы, стоящее, от которого и захочешь отказаться - не откажешься. И простодушный Вадим на эту его наживку клюёт, даёт ему “добро” на закупку.
«Давай тогда деньги тебе соберём, что ли, - предлагает Усманову. - Чтобы тебя с финансами не напрягать».
Но тот категорически отмахивается от предложения.
«Не надо, не надо, - машет рукой. - Потом рассчитаемся, после вечера. Мы же - люди интеллигентные. Какие между нами счёты».
Вадим и на то соглашается и уходит к себе, за работу опять садится и забывает про всё. А довольный Равиль бежит в свою комнату и начинает по одному отлавливать нас, молодых пареньков, и тихим шёпотом сообщать новость про роды и про банкет, что у нас по этому поводу намечался. Ну и спрашивает под конец, хитрюга: пойдёт человек, не пойдёт, будет на банкете, не будет. Начинает, короче, прояснять настроение каждого и обстановку… Если паренёк соглашался, он от него отходит, довольный, и успокаивается. Если же нет, бежит к Вадиму опять и начинает жаловаться:
«Представляешь, Вадим, какая хреновина выясняется: Мишка-то или Славка наш не хочет идти, кочевряжится. Ступай, поговори с ним, убеди пацана, что так такие вещи не делаются. У девчонки ребёнок родился, первенец! Такое событие праздничное, особое и единственное! - а этот куркуль отказывается идти, хочет её обидеть».
Вадим поднимается и идёт того паренька стыдить, а Равиль стоит рядом и слушает. Парень, в итоге, соглашается с доводами начальника, признаёт вину и обещает сходить на пьянку, поучаствовать в чествовании, в поздравлениях. И порозовевший Усманыч выдыхает спокойно и потирает руки: план его удался, народу набралось много. Ему, подлецу, массовка как воздух была нужна. А для чего? - сейчас, Вить, узнаешь...
- За день до означенного мероприятия Равиль тихо уходит с работы сразу после обеда и едет по магазинам спиртное закупать. Один едет, заметь, нас никого в помощь себе принципиально не призывая и не предупреждая о том. А на следующий день, минуя наш институт, привозит спиртное прямо по указанному адресу, на квартиру девчонки, где его уже все сидят и ждут. Начинается пьянка. Как правило, водки и вина не хватает, и опять всё тот же Усманов, который никогда не пьянел по какой-то непонятной причине, хотя и пил вместе с нами всегда, не пропускал, гадёныш, ни одного тоста и рюмки, - так вот Усманов вскакивает как молодой солдат и бежит в магазин за добавкой. Все гуляют и пьют дальше после его прихода, счастливые и довольные. Да ещё и Равиля хвалят, что он-де такой оборотистый и скорый на ногу, и всегда готов услужить…
- Отрезвление наступает на другой день, когда этот шакал паршивый, придя в отдел, начинает нас всех, молодых пацанов, по одному таскать в коридор из комнаты и предъявлять там за вчерашнюю пьянку-гулянку счёт. А предъявлял он такие суммы страшные и немыслимые, как правило, от которых у нас волосы становились дыбом у всех, на которые мы в ресторане бы самом дорогом погуляли, поели и попили досыта. Во всяком случае, совсем не так как вчера, где было достаточно скудно и тоще, и мы голодные разошлись, по домам разъехались… В общем, настроение у каждого из нас сразу же портилось от таких новостей, от праздника и следа не оставалось. Да и как по-другому-то, как?! Мы-то думали, дурачки-простачки, что вчера нас всех кормили и поили бесплатно, что девушка, пригласившая нас, угощает и оплачивает банкет полностью… А не тут-то было, оказывается. Угощали-то, оказывается, мы сами себя. Да ещё и прохиндея Равиля в придачу…
38
- Бледневшие, мы начинали затылки чесать и робко спрашивать: откуда, мол, такие суммы-то дикие и несусветные, поясни? Усманов на это всегда хмурился недовольно - надо же, отчёта у него требуют молодые щенки! - и нервно что-то пытался нам объяснить: что он столько-то и столько-то, дескать, вина и водки купил заранее, что и потом ещё за добавкой бегал. А ты стоишь, похмельный и чумовой, и пытаешься вспомнить: а было ли там столько водки и вина на самом-то деле, как этот гнидос рассказывает? И понимаешь, что врёт человек, нагло стоит и врёт, что там и половины написанного им не было… Но доказать-то уже ничего нельзя, увы. Попробуй, проверь после пьянки, вспомни и сосчитай бутылки: сколько их там на столе день назад стояло; и сколько он, этот гнус, потом приносил. Все весёлые и хмельные были, и ничего не соображали, естественно, роженицу сидели и славили. Разве ж у кого хватило б ума и совести в такую-то святую и праздничную минуту бутылки выпитые считать, и втихаря записывать для отчёта! Мы, русские люди, так устроены чудно и интересно, - согласись и подтверди, Витёк, - что из нас, пьяненьких, можно верёвки вить, последнюю снимать рубашку. Мы и не чухнемся…
- Эта нечисть, усмановы и им подобные негодяи, хищники записные, матёрые, отлично знают про то, изучили, живя и здравствуя среди нас. Вот и подпаивают регулярно нашего брата, и потом всё подряд и снимают, вплоть до креста. Да и крест-то часто не оставляют, суки, на металлолом сдают… Ну-у-у, короче, хочешь, не хочешь, а лезешь в кошелёк и отсчитываешь этому мандалаю гнусному написанную под твоей фамилией сумму. А куда было деваться-то, Вить, куда! “После драки кулаками не машут” - правильно у нас говорят. Да и этот гнидос от тебя не отстанет, не жди. Если попробуешь сопротивляться, справедливые претензии предъявлять - визгу и вони не оберёшься, мату. Разъярённый обломом Усманов тебя потом на весь институт ославит, каждый отдел не поленится и оббежит, и каждому там расскажет, что ты, дескать, жлоб и куркуль, жмот и халявщик. Всё собственное дерьмо на тебя повесит, чем сам силён и богат, - век потом не отмоешься. Как на прокажённого будут люди ходить и на тебя смотреть, на предельно-мелочного и нечистоплотного человека, банкет не пожелавшего оплатить, в котором участвовал. Даже и в своём родном отделе сотрудники коситься станут, представь, где этого прощелыгу все давным-давно вроде бы уже узнали и изучили… Ведь у нас такое уже бывало не раз, старожилы нам по секрету рассказывали в курилках про подобные усмановские юбилейные фокусы, за которые они все его на дух не переносили и не подпускали к себе, как котёнка паршивого прочь гнали. С них, поэтому, ему взять было нечего, к ним он и не подходил…
39
- Ну, в общем, мы, молодые парни, сдавались в итоге. Морщились все, пыхтели - а лезли в карман и платили. «На, подавись, - говорили, - отвяжись только». Он деньги брал, быстро прятал в карман и, довольный удачной аферой, за другим уходил “клиентом”: счёт тому предъявлять. И так пока нас всех не отрясёт - не успокоится, гадина… И ещё что особенно обидно и горько бывало в тех похмельных историях - что всё спиртное он вешал на нас одних, на молодых пацанов, как правило, кто с ним, в силу возраста и положения, опасался связываться. Хотя за столом-то сидел и гулял весь наш сектор в полном составе… Но старых баб, у которых оклады вдвое больше нашего были и которые в компании обычно ели и бражничали от души, он в этот свой подлый список никогда не включал, не пытался даже: знал, что они ему не заплатят, что на три буквы быстро пошлют, да ещё и в рожу наглую плюнут. Вот он на нас и отыгрывался, педераст, всё с нас одних вытрясал до копеечки.
- А старые мужики как же? - взволнованно поинтересовался я, проникаясь искренней жалостью к своему молодому рассказчику. - Они-то чего, тоже никогда не платили, что ли?
- Да Бог его знает, Вить, - ответил мне расстроенный и бледный Валерка, как будто Равиль его опять только что в наглую обобрал, обсчитал-“обул” по полной. - Этот гад ведь список с именами и фамилиями “лопухов” нам никогда не показывал: поодиночке с нами расчёты вёл, втихую что называется... Огородников может и платил, не знаю. Он-то у нас тоже был человеком совестливым и доверчивым в целом, или хотел казаться таким: стыдился денежные претензии предъявлять - боялся этим оскорбить человека, чем многие у нас и пользовались. Да и зарплата у него такая была, воистину космическая, что грех было отчёта от подчинённых спрашивать, крохоборить и мелочиться… Прошкин Валерка, когда я пришёл, тот в наших сборищах уже категорически не участвовал, обжёгшись несколько раз на Равиле в прошлом, как я теперь думаю… А Кирилл Павлович, скорее всего,
