Алексей, искреннее жалея, что он застрял на Камчатке.
Соня работала учителем истории в частной школе, она называла себя строгим учителем, не терпящим поблажек и любимчиков. Это было видно и в том, как она учила Варвару женским премудростям езды на мотоцикле, в целом, механизм не отличался от мужской езды, если отбросить важные нюансы, касательно одежды, белья, физиологии. Она научила Варвару правильно управлять своим телом, так могла объяснить только другая женщина, Дрон пытался, но в его словах в деле участвовали негнущиеся манекены. Соня рассказала, что у неё были большие проблемы, когда она работала в муниципальной школе, в ней до сих пор учится их сын, она не хотела преподавать ему историю, зная, что будет слишком придирчива к нему, и выше тройки он точно не вытянет. Родительские комитеты писали на неё многочисленные жалобы на имя директора, в министерство образования Москвы, в прокуратуру и даже президенту, вот до чего дошло, требуя уволить Софию Александровну. Здесь Соня громко смеялась, объясняя, что ученики никогда не называли её по имени отчеству в классе, перевоплощаясь в подчёркнуто вежливых школьников при входе завуча или директора. Она возила классы на экскурсии летом и осенью в хорошую погоду, ребята собирались с некоторыми родителями на вокзале, и они все вместе отправлялись в Бородино, деревню Дубосеково, Волоколамск и другие Подмосковные города. Соня специализировалась на истории войн XIX века, но кандидатскую защищала по Второй мировой войне и, как догадалась Варвара, лучше узнав её, не защитила. Комиссия не приняла «вольную трактовку» войны, причин и виновников. Соня вся покраснела, когда рассказывала об этом, возмущаясь, что никто не привёл ни одного довода «против», а она несколько лет сидела в архивах, даже ездила в Германию и Францию, чтобы изучать там оригиналы документов… «не соответствует принятой исторической правде», вот так, дословно и было написано в мотивировочной части отказа соискателю. После этого она психанула, встретила Антона, тут же родила и вышла замуж с ребёнком на руках, и ушла работать в школу, быстро поняв, что и здесь живут свои порядки, серые, хмурые, злые, прикрытые чисто вышитой тканью с благоверными лозунгами, маскирующими зависть, ханжество и откровенную тупость. В чём только её не обвиняли: что она порочила облик русского учителя, хотя она одевалась в школу в брюки и белую сорочку, убирала волосы назад или в косу, типичная учительница, но не понравились брюки, а когда они нашли её странички в ВКонтакте и facebook, на которых она играла вместе со старшеклассниками на пляже в волейбол, такое началось, и ей пришлось уволиться.
Соня честно сказала, что не выдержала травли, поддалась этим уродам, они победили её и тут же вспомнила Антона, который уговаривал её остаться, видя, что она будет сильнее переживать поражение, поддерживал, помогал писать ответные письма, объяснительные, но она сломалась. Вспоминая это, Соня зашмыгала носом, а говоря об Антоне совсем переменилась, Варвара увидела, как сильно она его любит, как ругает себя за своё поведение, точа внутри себя эту рану всё глубже и глубже. Варвара хотела ей сказать, чтобы она себя перестала укорять, но не нашла слов, пытаясь найти такие слова для себя, последние ссоры с отцом всё чаще всплывали в памяти, и ей было стыдно, и перед матерью, которая пыталась найти такие слова, унять их вражду. Соня замолчала, увидев, что Варвара задумалась, утерла резким движением слёзы, натягивая на себя маску ненужной сейчас серьёзности. И Варвара, не желая терять эту нить, рассказала ей про себя, про эти бесплотные, ненужные никому терзания, которые портят жизнь, отравляют ей даже после смерти того, с кем ты был вроде в ссоре, а на самом деле любил, просто не находил нужных слов, не хотел, не заставлял себя переступить через свою гордость, подлую, низкую, обезьянью доминантность, желание быть альфа-самкой, сидеть на самой высокой ветке, в одиночку, но на вершине. Соня внимательно слушала её, убрав подальше маску, вглядываясь в искалеченное ожогами лицо Варвары, начиная видеть её по-другому, отбросив первое впечатление из-за внешности. Нет, Варвара не выглядела отталкивающе или неприятно, но всё же сделанное заново лицо часто напоминало маску, неподвижную, а как посмотришь в глаза, увидишь в них свет умных добрых глаз, строгих, честных, начинаешь видеть другого человека, и маска исчезает, открывая человека, обнажая до самых костей для того, кто захочет видеть.
Соня расчувствовалась, прижала к груди ладонь Варвары, к сердцу, потом бросилась обнимать её, целовать в глаза, лоб, щёки, губы, перемешивая свои слёзы со слезами расплакавшейся Варвары. Так они и просидели долгое время, обнявшись, ревя и смеясь, каждая о своём, но таком понятном новой подруге, настоящей подруге, которая не требовала ничего от тебя, не претендовала на твоего мужика, не лезла с наставлениями и советами. Варваре это напомнило её молодость, когда они с школьными подружками бродили по Ботаническому саду, держась за руки, грустили на скамейках о парнях, выплакивая друг на друга океаны слёз. Варвара в основном слушала, искренне переживая беды подруг, от чего и ревела сама, вот такая была дурочка. Она улыбнулась, вспомнив это, пересеклась взглядом с Соней, уловившей ехидство в улыбке, и они громко расхохотались над собой.
На следующий день Варвара получила письмо от родителей Каролины по электронной почте. Она давно пыталась связаться с ними, отправляла личные сообщения в профилях Каролины Вконтакте и facebook, но долгое время никто не отвечал. Письмо было сухое, без приветствий или лишних слов: её отец написал адрес кладбища и номер захоронения, больше ничего. Варвара выучила его наизусть с первого прочтения, сердце закололо, она посмотрела на подоконник, где стояли десять красных роз, которые она купила на день рождения Каролины, желая отнести их на могилу, но не знала куда. Уже прошёл целый месяц, цветы засохли, стоя в пустой вазе, и было в них что-то новое, непохожее на выдуманные в СССР традиции кладбищенских посиделок, когда люди собирались на кладбищах у могил, родных, друзей и знакомых, чтобы поговорить без свидетелей, почувствовать себя свободными. Позже это обросло традициями, псевдорелигиозной историей, которую после распада государства привязали к традициям титульной религии, условно отделённой от государства, много ещё всякой дури выдумали люди, желая заместить одну религию, заткнуть возникшее пустое место всякими эрзацами социально-мракобесных учений, основанных на дышащем зловонной аурой желания патернализма и внезапно возникшей дремучести ещё недавно образованного народа. Люди с жадностью кидались за лубочными представлениями о культуре, вере, традициях, нравственности, обнажая скрытую умершим коллективным духом звериную серьёзность в вопросах нравственности, морали, веры, воспитания детей, духовности, роли государства, царя… Варвара смотрела на эти увядшие розы и думала, что никто и никогда не прятал своего лица, люди не изменились, как гнобили друг друга на комсомольских и партийных собраниях, как легко навешивали ярлыки, истово веруя в свою правоту, которая, поддерживаемая мнением таких же недалёких и озлобленных по своей животной природе, приобретала фундамент истины, а цветы, засохшие, напоминающие традиции иудеев, которых во все времена принято было склонять направо и налево, обвиняя во всех смертных грехах, цветы были честны,¬ не богатство памятников, не богатство убранства могилы, венков, огромных букетов, не этого требовала честная скорбь, собственно, она ничего и не требовала. Цветы лишь символ, напоминание об увядшей душе, потерявшей важного, любимого, незаменимого человека, кусочек сердца, который сжался, как шагреневая кожа, высох, почти умер, его кусочек, её кусочек, который нельзя было восстановить, накачать чем-то новым, если ты действительно любил, но который жил, жил в тебе, пока ты помнил о том, кого любил по-настоящему, кого может и не знал, но любил, полюбил после смерти, такое тоже может быть, но полюбил честно, без умысла, выгоды, корысти, а потому, что так почувствовал… сначала неясно, расплывчато, как наваждение, прислушиваясь к себе, отгоняя от себя, порой смеясь над собой, но всё больше понимая, что ты полюбила, а может и всегда любила. Так бывает, когда слышишь о смерти незнакомого человека, например, известного, которого ты читал или слушал по радио, смотрел по телевизору, мнение которого ты и разделял, и не разделял, спорил с ним, тихо, про себя, набирался смелости и писал или звонил в эфир, и спорил открыто, желая доказать, а он тебя слушал. Не перебивал, не соглашался, но и не указывал на твоё место. И вдруг он умирает, внезапно, глупо, не так, а разве можно правильно умереть? Был человек, и нет его, посторонний, пускай и журналист, писатель, музыкант, ¬ да кто угодно, небожитель, до которого и достать рукой нельзя, а внутри становится пусто, что-то сжимается в сердце, отмирает маленький кусок, пара волокон мышцы, и ты понимаешь, что ушёл близкий человек, который и не знал о тебе, а разве это важно?
Варвара встала и подошла к цветам, осторожно трогая руками хрупкие бутоны. Она вспомнила, как несколько лет назад, 9 мая вот так, просто упав на Садовом кольце с мотоцикла, умер от сердечной недостаточности один журналист, старая гвардия, неоднозначный, порой противоречивый, но всегда интересный, честный. Она узнала об этом гораздо позже, из разговора медсестёр, и не поверила, так не могло быть. Слёзы закапали на листья бутонов, цветы потянулись к ней, и Варвара увидела Каролину, живую и улыбающуюся, она звала её к себе, нетерпеливо хмурясь, топая левой ногой.
Варвара вызвала такси и бережно уложила цветы в большую коробку из-под сапог, которые она не носила, но выкинуть коробку не захотела.
Кладбище было недалеко от её дома, всё совпадало, цепь случайностей складывалась в некую закономерность, лживый философский вывод псевдорелигиозных философов. Таксист подвёз её прямо к воротам, извинившись, что дальше не сможет проехать. Варвара расплатилась, поправила на лице маску и вышла из машины.
Такси уехало, она стояла возле входа, обдумывая, как стоит поступить сначала. На неё неприязненно смотрели завсегдатели кладбища: старушки и женщины непонятного возраста и в странной одежде, многим из которых было лет меньше, чем Варваре, но выглядели они, как будто вскоре собираются поселиться здесь навечно. Варвару всегда удивляли эти любители картинно повздыхать, со злыми серьёзными лицами, приезжавшие сюда исполнять свой долг, бесясь от того, что окружающие не оказывают им должного почтения и уважения. Этим носителям нравственности и правды не нравился вид Варвары, одетой в спортивные серые брюки и белые кроссовки, в обтягивающую белую футболку с легкомысленным улыбающимся дельфином, приталенную, красиво обтягивающую грудь. Её подарила Марина, решив, что в гардеробе у Варвары слишком много чёрного цвета, так она напоминала Варваре о её масках на лице, неизменных спутницах при выходе из дома. Она напугала, встревожила цаплей на болотах, кто-то стал креститься, шептать, глядя на то, как эта ведьма в чёрной маске, с
