психолог фонда, буквально живёт вместе с ней, чтобы она не выбросилась из окна. А я ревела о незнакомом мне человеке, которого я и видела несколько раз, о Пете, о его зоопарке. Меня уговаривали бросить, но я упёрлась, стала на них орать, что они не имеют права, что я должна, должна и буду, даже если! А что если? Не знаю, чем я могла им пригрозить. Меня отправили на две недели подумать, и я поехала в зоопарк, оставалось ещё несколько часов до закрытия, стояла у вольера со слоном и ревела, негромко, задыхаясь. Меня обходили стороной, а слон встал напротив, смотрел на меня умными глазами, будто бы понимая, что со мной. И тогда я стала с ним разговаривать, рассказала ему про Петю, как он его любил, и хотите верьте, хотите нет, мне плевать, верите ли вы, но слон заплакал, я видела слёзы! Меня часто можно увидеть возле вольера со слонами, я разговариваю с ними, а они меня слушают, вот такая городская сумасшедшая.
Пришёл август. Ненавижу этот месяц, ненавижу! У нас умерли четверо детей: Маша, Алиса, Даниил, Матвей. В сентябре умерли Борис, Слава, Александра. В октябре Коля, Марта, и наступило затишье. Я помню каждого ребёнка, не все смерти были в мою смену, это и неважно, я помню каждого, закрываю глаза и вижу их всех, живых и здоровых. Это ад, настоящий, не та дурь, что описана в апокалипсисе или священных книгах, ад есть на земле, мы живём в нём, я живу в нём. И слава богам, плевать каким, что открыли мне глаза, каков мир, какова жизнь на самом деле и чего она стоит.
Сейчас нам понятно, что делать со мной, лежащей под столом. Ничего, дать пролежать до утра, сама отойду, выползу, сделаю себе укол, чтобы не началась судорога, и буду собираться на учёбу. Мне надо учиться, то, что привиделось мне в моём коматозном сне, в этом бреду – это не даёт мне покоя, как навязчивая идея. Но я мало знаю, слишком мало знаю и умею, чтобы осознать, понять, найти, показать это, даже не могу сказать, что это, но уверена, что это очень важно, очень нужно. А пока забиваюсь под стол, там меня ждёт одеяло, маме звонят, если у нас в хосписе кто-то умер, и она готовится. Боже мой, как она поседела вместе со мной, у меня тоже много седых волос, но их надо найти, и они меня не портят. Дуры с моего потока думают, что я так крашусь, идиотки.
Работая в хосписе, я узнала о нашей системе здравоохранения больше, чем нам давали в университете. Я уверенно спорила с преподавателем, а когда она узнала, где я работаю, то пришлось делать доклад. Мне положена зарплата, так как я квалифицированный кадр и не подхожу на роль волонтёра. Я её не трачу, собираю, коплю, а когда нам не предоставляют лекарств, покупаю часть за свои. И это неправильно, в корне неверно, не профессионально. А как по-другому? Вот был один мальчик, Захар, десять лет, умный, хороший, не жилец. Видите, пишу уже цинично, профессионально, а внутри всё дрожит, пальцы дрожат. Так вот, ему выделили обезболивающие, дженерики, а они не работают, вызывают судорогу. А ему осталось жить месяц, может больше, умный мальчик, он и сам это понимал, успокаивал меня. Я психанула, решила купить сама, а препарат дорогой, у меня нет таких денег. Мама остановила, заплатила свои, добавила к моим крохам, а то я готова уже была папин депозит драконить. Мама мне запретила отдавать ей эти деньги, и она права – за добро нельзя благодарить, тем более за добро нельзя платить.
Принесла препарат, Захар умер, это обезболивающее не лечило, оно дало ему право на честную достойную смерть. Как мало порой надо умирающему, сохранить достоинство, дать умереть человеком! А все наши законы, декларации, попы и подлая церковь,¬ они все толкают людей на преступления, отказывают детям и родителям в праве на достойную смерть. ВЫ никогда не задумывались, если ли у вас право на смерть, на достойную смерть? Почитайте законы – его нет! Забудьте про право на жизнь и здоровье, окружающую среду – не для вас, вам даже не разрешается умереть по-человечески!
Я сделал об этом доклад, никогда не видела, чтобы наш поток молчал, аудитория помертвела. Я стояла красная на кафедре, ещё горячая после доводов, доказательств, примеров из нашего хосписа, не замечая, как девчонки с первых рядов плачут, а парни прячут глаза, украдкой утирая слёзы. Меня вызвали на комиссию, заставляли признать ложность моих доводов, выдать сообщников или как-то так, я не помню всего этого бреда. Потом мой доклад тиснули в студенческой газете, и он полетел по сети, долетев, видимо, до верха. На меня наезжают, взяли на контроль, но мне нестрашно – нашему хоспису одобрили все заявки, выдали всё, что мы запрашивали, я запрашивала, готовя тонны документов. Оказывается, у этих сволочей всё было на складах, гады, уроды, мрази!
В один из дней я увидела свою фотографию в студенческой газете, я редко её читаю. Заметка была короткая, но основная мысль сводилась к тому, что на меня наезжает ректорат. Оказывается, что меня поддерживают, много кто поддерживает. Под статьёй подписались многие преподаватели, даже те, с кем я была в контрах, даже эта историчка, которая не принимала мои работы. Я стала гордиться собой, и это неплохое чувство, оно даёт уверенность, сил прибавляет. Со мной здороваются незнакомые люди, и студенты, и преподаватели, а один раз в столовой устроили овацию. Я от неожиданности чуть поднос не выронила, ходила красная, как рак от смущения, но это было приятно.
Последнее. Я не забыла про своё каменное лицо, когда Петя умер. Я заставляю моих коллег, моих друзей, мы все друзья, настоящие друзья, снимать меня на камеру, тайком. Я смотрю на себя со стороны, ломаю себя, чтобы ни один ребёнок не увидел снова робота, неживого бездушного робота. Надо бороться с собой, ломать себя, это одна из тех вещей, которая требует жертвы, собственной жертвы. К чёрту враньё про «будь собой» или «не дай обстоятельствам изменить тебя», к чёрту! Я знаю, какой должна быть, какой хочу стать, а дома меня ждёт одеяло под столом и укол, я вытерплю, мои дети же терпят и не такое, а они мои, и мои тоже, каждый из них в моём сердце, никогда не забуду, никогда. Это непрофессионально, так пусть идёт к чёрту этот профессионализм!
Глава 29. Стажировка
Я перестала замечать времена года. И правда, вся жизнь проходит в бетонных коробках, в метро, автобусе, а когда выходишь в парк бегать на лыжах или роликах, удивляешься на мгновение, как быстро летит время, мимо меня. Если снег сошёл, то просто бежишь, не замечая, как приходит весна, как начинает зеленеть трава, пробиваясь сквозь шапки талого снега. Это очень красиво, особенно когда светит жёлтое солнце, ещё нежаркое, но уже тёплое, ласковое. Отмахав свою привычную десятку, я застыла на месте, всматриваясь в узкую тропинку, всю серую от грязного снега, уходящую в никуда, в рощу, где белел чистый снег, зеленела молодая трава. Деревья расправляли усталые ветви, набухали почки, мне кажется, я чувствовала их запах. А главное – это солнце, как на картине художника расцветившее новую жизнь. В итоге я замёрзла и простудилась, тихий ужас моих врачей, к которым я должна наведываться два раза в год.
Коронавирус, куда же без него, какой? А чёрт его знает, их десятки тысяч. Проболела две недели и сбежала из-под надзора на лекции. Вру, выпустили. Анализы отрицательные, они всегда отрицательные, не работают. За эти две недели дома я смогла немного отдохнуть, подумать, закончила работу с дневником, окончательно разделив текст на главы. Раньше я писала чаще, а сейчас раз в несколько лет, в этом году что-то зачастила. И я всё думала, что он для меня, этот дневник? Так и не решила, похоже и на психотерапию, и на летопись, чтобы не забыть, а что забыть? Может, я боюсь забыть себя? Боюсь, память снова играет со мной злую шутку, уже не помню, много, что писала после выхода из больницы, стала уже и школу забывать, совершенно забыла про коуча, про Полину.
Кстати, а Полины больше нет, она разбилась в ДТП. Искала в себе чувства жалости, сожаления, и не нашла. Не смогла сыграть перед Дамиром, нашла в себе сочувствие к нему и ничего больше, он очень любил сестру, как младшую дочь. Я боялась, что он разозлится, обидится на меня, отвергнет, но, придя к нам домой после похорон, пожал мне руку и поблагодарил, что не врала ему. Он сказал, что всё знает и ненавидит сестру за это, она так и не раскаялась, сама ему всё рассказала, смеялась над моей неопытностью и стеснительностью. Я слушала и бледнела, голова стала кружиться, а во рту стало сухо и очень горячо, так часто бывает перед приступами, перед короткими судорогами. И я ушла к себе, завернулась в плед и лежала до утра без сна, без судорог, раз за разом прокручивая в голове тот день, Полину, не находя в себе ни капли жалости. Жалко было её сына, мальчик любил маму, хоть и жил с отцом, она сама отказалась, как и моя мать. К утру я поняла, что так мучило меня – как может мать отказаться от своего ребёнка?
Этой весной в нашем хосписе случилось чудо. Его невозможно объяснить, проанализировать – настоящее чудо. Девочка Диана лежала у нас вот уже девять месяцев, дома держать было нельзя, надо было каждый день ставить капельницы, да и снимать квартиру в Москве маме было не по карману. Мама была у нас, работала санитаркой, когда Диана приходила в себя, ей было девять лет, мама играла с ней, они пытались учиться, читать, но девочка была очень слаба. У нас не все дети лежачие, есть те, кто ходит, хотя бы пару часов в день, с ними занимаются, но в основном дети в полузабытье от препаратов.
В чём же чудо? Сложно сказать, но Диана стала поправляться, и это случилось тогда, когда кончилась зима, в конце марта. В палату ворвался яркий солнечный свет, заставивший улыбнуться даже каменные статуи родителей. И Диане стало лучше, с каждым днём всё лучше и лучше. В конце апреля она встала, сделала первые шаги. И ноги выдержали, не надломились. Мы решили перевести девочку в больницу, где подтвердили наши догадки, наши надежды – болезнь отступала, сама, что-то повернулось в ней, развернулось к ней. Не знаю зачем, но я выпросила образец её крови, мне обещали сохранить его в банке, при больнице было хранилище. И когда мы прощались с Дианой и её мамой, девочка шепнула мне одну фразу, после которой я две ночи не могла спать, обдумывая, гадая, почему она так сказала, почему она это мне сказала, ни маме, ни лечащему врачу, а только мне. «Я убежала от мерзкого червя!» – радостно шепнула мне Диана, глаза её загорелись счастьем, она увидела, что я её поняла, всё поняла, что я знаю. Возможно, мне это кажется, живу в мире своих бредовых фантазий. Но, получается, не я одна. Воспоминания нахлынули на меня, я отчётливо видела и Изумрудный город, и тоннели, где рычит и хлюпает в темноте мерзкий червь. Кровь Дианы будут хранить 10 лет, для меня, бесплатно. Что-то в ней есть, я чувствую это, звериное чутьё. Объяснить это рационально нельзя, а надо ли?
Поздравляю себя! С победой! Я прошла конкурс и меня взяли на спецкурс. Это было ещё в конце февраля, не знала, хвастаться или нет, но почему же не похвастаться перед собой? Курс по гематологии, то, что я хотела. До лета буду ходить на семинары, их устраивает немецкий исследовательский институт, хорошо, что читать будут на английском, не зря я его натренировала, изучая иностранные журналы. Это мне и помогло пройти тесты и собеседование, многое, что они
