думала, что мне сразу это одобрят, даже обиделась, что выгоняют. И какая только глупость не лезет в голову! Сомнения, страхи, что заброшу любимую работу, что упущу что-нибудь или не успею – оказались беспочвенными, времени на всё хватало, я была в курсе всех дел. Особенно легко удалось сократить время на отписки в министерство, в тендерные комиссии, как много я тратила время на них, ломая голову, чтобы такое найти, доказать, поправить. Понимание пришло с нехваткой времени – ничего нельзя поправить, ничего нельзя сделать. Кому-то это покажется бездействием, не желанием бороться, но так могут рассуждать только те, кто никогда не пытался ткнуть систему государства мордой в собственное дерьмо. Не получится, сам весь в дерьме окажешься, потом ещё и извиняться придётся. Это как стихийное бедствие, засуха или морозы – ничего не поделаешь, надо приспосабливаться, а что на бога пенять? Какие никакие, но это боги, они правят нашей жизнью, пока мы им поливаем крови на алтарь, боясь больше самих себя. Я часто думаю о том, когда еду в метро или автобусах, что было бы, если народ восстал? Смял бы всю эту власть, разломал систему и построил новое общество, честное, открытое, человеческое! Наивная, строю новый мир у себя в голове, где нет бездушных роботов в министерствах, отклоняющих твои запросы через 37 секунд после подачи, за это время нельзя даже открыть все 344 страницы наших документов, заявлений, отчётов, обоснований, экспертиз и т.д., не то, чтобы их прочитать. Новый мир, светлый и чистый, радостный и прекрасный, человечный! А нет его, и не может быть, не сейчас, не с ними и не с нами!
Замечтаюсь, посмотрю на пассажиров, на их глупые озабоченные лица, весёлые, злые, порочные и чаще всего бездушные и равнодушные, и замок мой хрустальный рассыпается в мелкую колючую крошку. А Оля верит, что это возможно – это наш долгий и бесконечный спор, но небессмысленный, так жизнь кажется не такой безнадёжной, пока думаешь, доказываешь, соглашаешься с собеседником в чём-то, доказываешь обратное, в тайне желая быть неправым, ошибиться. Может, так и рождается истина, со временем, через сотни лет? А когда она родилась, где она, эта истина сейчас? Любовь? Затасканное пошлое понятие, потерявшее не только былой блеск, смысл, но и даже чёткие контуры – нечто аморфное, податливое и часто неприятное, липкое. Любовь – это БОГ? Если такая любовь, то вполне возможно, что это и есть тот самый БОГ, которого все так ищут в других, навязывают, не желая понять его в себе, есть ли он там? А нет ¬– это для других, все заповеди другим, чтобы неповадно было, чтобы контролировать, воспитывать, а для себя другой режим, другие законы, как у власти, законы же для населения, или не так?
Нет времени на поиск веры, нет времени на поиск истины для всех, нет времени на всех и на себя, наверное, такая и должна быть жизнь у меня, я же этого хотела? Начинаю ныть, жалеть себя. Хочется всё бросить, уехать куда-нибудь, как все, к морю, где волны, чистый пляж, солнце, бокал с коктейлем и любовник. Не завидую ему, тяжело со мной придётся. Хотела уже отпуск взять уехать на две недели, стала отели подбирать, где можно найти парня на недельку, и тошно стало от слабости. Сдалась, ссопливилась, расплылась, как аморфное тело по асфальту. Отпуск мне не светит, он мне и не нужен. На море я не была, вроде не была, не помню, возил ли меня папа туда когда-нибудь? Дачу помню смутно, но помню, что она была. И как я уеду? Выпал один день выходной в ноябре, так вся извелась, не знала, куда себя деть. Отпуск убьёт меня, так думает Оля, я с ней согласна.
Нашла одно средство, как быстро придти в себя. Подсказала Настя, лаборантка из научного центра, она работает в нашей группе. Мы с ней утром в воскресенье ходим лежать в соляных ванных, восполняем магний, лечим нервы. Не знаю, как нервы, а я отключаюсь через три минуты, как погружусь в эту ванну, Настя держится чуть дольше, её рекорд не спать десять минут. Нас будит будильник, вылезаем, просоленные, расслабленные, и идём в душ, трём спины друг дружке и на шезлонг, пить чай. И ничего больше не хочется, полежать и поспать.
С Настей мы быстро сдружились на этой почве, она тонкая, немногим ниже меня, брюнетка с прямыми длинными волосами до поясницы, когда она их убирает под шапочку, то она слетает, приходится прикалывать булавками. Марина называет Настю глазами с хвостом, она действительно очень бледная и худая. Я когда первый раз увидела её голой, подумала, что Настя чем-то болеет. Магниевые ванны хорошо на неё действовали, она ложилась в них и затихала, лицо разглаживалось, а я думала, что это я самая напряжённая. У неё что-то не ладилось с мужем, так сплетничали вокруг, я не расспрашивала, очень не люблю этого делать, тем более слушать о чужой жизни. С Настей приятно помолчать, обмениваться задумчивыми взглядами, полежать в соляной ванне, касаясь кончиков пальцев друг друга, и молчать. Нам есть о чём помолчать вместе, не как с Мариной, которой хочется постоянно действия, активности.
Я – экспонат, объект исследования, причём, совершенно добровольный. Меня истыкали иголками, пощипали органы, забирая крохотные кусочки на биопсию и цитологию, Настя выпила из меня литр крови, если не больше. У неё легкая рука, чувствовался опыт работы в детской поликлинике, в научный центр её привёл муж, но я так и не поняла, работает он здесь или нет.
Лучшим объектом для изучения настоящего учёного является Сам учёный, так рассказывали нам на лекциях в университете, но пока сама не стала себя изучать, не понимала до конца эту истину. Для Сергея Николаевича и его группы я была новым объектом, интересным, правда многие посмеивались, называя это капризами руководства. Шаг за шагом они подтверждали то, что я и так знала, достаточно долго изучая себя, свою болезнь. Под меня, именно что под меня, не под мою безумную идею, выделили отдельную комнату, сотрудников, выдернув их со скучных контрактных работ, так они и курсировали от контрактов ко мне и обратно. У меня был свой лабораторный стол, электронный микроскоп, реактивы, посуда, инструменты ¬ без счёта, впервые видела такое изобилие, на кафедре, где я занималась своим хобби, как они это называли, приходилось подолгу ждать и реактивов, и новых инструментов, стёкол, да чего уж там, фильтров не хватало, ничего не хватало! Сергей Николаевич не жалел на это денег, на складе всегда был чуть ли не полугодовой запас всего, что может понадобиться и даже больше. Я назвала это пещерой разбойников, и это закрепилось, теперь каждый, кто ходил на склад, произносил заветные слова: «Сим-Сим, откройся!», а Сергея Николаевича стали называть Сергеем Алибабаевичем. Не знаю, обижался он или нет, но стал иногда, когда был в весёлом расположении духа, называть меня Зейнаб. Это имя за мной не закрепилось, а вот немного насмешливое обращение Марины к нему Сергей Есенин закрепилось, один сотрудник при всех так и назвал его Сергей Алибабаевич Есенин.
Что-то происходило, само, без моего ведома, о чём все знали, хихикали, а я не понимала. В научный центр я вбегала всегда запыхавшаяся, то со смены в больнице, то из хосписа, кидалась за работу, читала отчеты, корректируя лексику, здесь я была безоговорочным авторитетом, исправляя их ляпы в медицинской терминологии. Марина мне как-то впрямую сказала, чтобы я разула глаза. Мне не понравился её тон, осуждающий, с вызовом, но, наверное, больше не понравилось то, что я ощутила правоту её слов. Мы неделю не разговаривали, я не выдержала первая, а потом всё и забылось. Не могу долго держать обиду, устаю первая от себя же, от своего бурчания и ворчания старой бабки, в которую я превращаюсь, мерзкая бабёнка.
Запишу по порядку, я всё помню, поэтому пишу скорее для мамы, Оли, кто ещё будет читать мои записи? А будет ли кто-то их читать? Для кого я это пишу, неужели мне хочется славы, публичности, признания? Хочется, не буду спорить, бывает, что мечтаю о том, как благодаря мне создаётся новое лекарство или новая методика, технология лечения моих детей, чтобы никто не умирал больше, никогда. Мечты одинаковые, яркие, что аж дух захватывает, но в лучах софитов меня нет, там стоит кто-то другой, я не могу разобрать лица, не могу понять мужчина это или женщина, и в целом мне всё равно, кто это. Чувство радости, горячей, жгущей сердце переполняет меня, оно важно, а церемония больше напоминает просмотренный фильм или сюжет по телевизору, какая-то чужая, незнакомая жизнь, в которой меня не будет.
Мой геном расшифровали, выписали все буквы. Я пишу расшифровали, и это неправда – до полной расшифровки генов человечеству ещё очень далеко. Правильнее сказать, что распознали, определили последовательности, выстроили огромный массив. Со мной не согласны мои коллеги учёные, вот как я уже заговорила, мои коллеги учёные, ха-ха! А ведь я и не собираюсь приниматься за кандидатскую работу, хотя Сергей Николаевич считает, что стоит. Он обещал заставить меня это сделать, и, как шепнула Марина, точно сделает, додавит.
Так вот, мои коллеги, считают, что они расшифровывают. Пусть так, терминология важная вещь, часто она не позволяет, добраться до нужного результата, поэтому я решила принять их правила. Расшифровали, записали, вывели для меня на экран весь массив, желая поразить, но я уже видела это, точно видела!
Конечно же, я не стала им говорить, что видела это в своём коматозном бреду, незачем усиливать мнение о моём безумии. Да, я безумна, но я это видела. А когда они вывели массив моего ДНК из раковой клетки, я ввела их в шок. Экран огромный, диагональ полтора метра, можно прокручивать указкой, листать страницы, увеличивать, разбивать экран на части, очень удобная штука, жалко у меня не было такого дома, когда я училась в школе и универе. Это мой отдельный повод для гордости, не знаю уж, как и похвастаться, видела бы меня моя бабушка, поколотила бы, непременно.
С довольным лицом и язвительной ухмылкой, я пролистала до нужного мне текста, ткнула, как бы наугад указкой в код, кодоны засветились красным, порченный ген вышел вперёд, остальной текст стал полупрозрачным. Это мой раковый ген, я его так называю, а на самом деле испорченная последовательность, которая, неизвестным образом, заставляет рождать бесполезных уродов вместо рабочих клеток. Все решили, что мне повезло, пальцем в небо, точнее в код. Компьютер два дня вычислял, сравнивал, разные пробы, пока не определил точную последовательность, новую, будто бы внедрённую кем-то специально. Задача непростая, надо отсеять возможные мутации, ошибки при транскрипции и синтезе, «мёртвые гены» архаичного человека и прочий мусор. А я с первого раза нашла – невозможно, слепая удача.
Никита, наш штатный программист, быстро подсчитал вероятность этого, встав на мою сторону, что я знала, что надо искать. И вот как мне рассказать, открыться, что действительно знала? Для меня это тоже удивительно, не думала, что запомню этот код, что он вспыхнет в памяти именно сейчас. Сергей Николаевич так смотрел на меня, он подозревает, вижу это по его глазам. Да я готова ему рассказать, но боюсь, что не поймёт и выгонит.
Вот уж не думала, что мне станет так важно его мнение. Дома я много рассказываю маме о работе в научном центре, работе вместе с ним, а она смеётся и повторяет
