УЗОРЫ ЖИЗНИ Лирико-эпическая повесть.

начал пробираться холодок, дальние перелески превратились в черные пятна, а справа, над темной полосой ближнего лесочка, вспыхнула одинокая Венера. Надо уезжать. Вот тут и началось: ехали-то сюда по жнивью, дороги назад никто не запомнил и теперь сын, пока сидящий за рулем, сворачивал то влево, то вправо, или ехал напропалую. Нас трясло, бросало друг на друга и все по очереди советовали: «Глеб, держи правее!», «Нет, держи левее!», «Глеб, смотри, фары машины впереди мелькнули, значит, там дорога». И так продолжалось минут десять, а я про себя усмехалась: «Ну, чисто по-русски! Пили, веселились, а вот предусмотреть, как будем выезжать, никто не подумал».
Но вот уперлись в уже зеленеющее поле озимых, Глеб хотел ехать прямо по изумрудным под светом фар всходам, но мы его остановили: «Не надо!» И он послушал, повернул назад, к исходной точке. Доехали до своего костерка, потом взяли от него чуть левее и, - о, чудо! -  минут через пятнадцать уперлись в асфальт, и дочка пересела за руль. Ну, слава Богу, теперь дома будем спать!»
 
И эти дожди затяжные,
И эта осенняя стынь
порой отрадны мне, -
ведь дум сомненья, мой коварный сплин,
гнетущие наедине,
вдруг растворяются в туманности и влаге.
И – тишина.
И шёпот капель по зонту.
Ии частых луж зигзаги...
О, всё - во мне!
И – не одна -
со мною те, кто дорог.
И даже ближе стали...
 
Интернет... Еще помню годы, когда велись споры: благо ли это или напасть?
А для меня – благо. И даже чудо. И чудо потому, что через секунды могу смотреть или читать то, что хочу, получить любую справку, найти отличные фотографии, поместить на сайты свои тексты, слушать любимую музыку, перемолвиться с теми, кто близок по мироощущению, да и с теми, кто – не очень... И мои «собеседники» в Интернете: фильмы об истории России, ток-шоу по разным вопросам на канале «Культура», о политике – на других, и в увиденном с чем-то соглашаюсь, додумываю то, что зацепило, для чего снова и снова вызываю в собеседники того самого виртуального Оппа.
 
«- Да нет, Опп, вся история человечества – трагикомедия, фарс, а не закономерность, - едучи на дачу в почти пустом автобусе говорю Оппу, сидящему напротив: - Вот, послушай. В восемнадцатом веке Великий Пётр*, пролив реки крови простых смертных «на благо человечества», прорубил окно в Европу, а спустя два века великие Ленин*и Сталин*, опять же пролив кровь простых смертных «на благо», заколотили это окно на хрен.
 - Ну да, так и было, - ухмыляется: - но всё же они - великие люди.
- Ну да, - вторю ему, - если их памятниками и до сих пор утыканы наши города и веси. Но разве это не трагично… и не смешно?
Но он не отвечает, и лишь непонятная улыбка мелькает на его губах.
 - А теперь обернусь к истории Франции, к революции конца восемнадцатого века, – понемногу распаляюсь: – Мараты и робеспьеры*, эти дерзкие «борцы за народное счастье», взбунтовали народ и тоже пролили реки крови. Что, разве обязательно надо было отрубать оппонентам головы?
- Подумаешь! Лес рубят – щепки летят, - ухмыляется он, глядя на проносящиеся за окном сосны.
- Не щепки, а головы… королю, королеве, а потом и тем, кто посмел выступить против этих борцов за права.
- Но им же самим потом головы отрубили… той же гильотиной… - с усмешкой взглянув на меня, хлопает ладонью о ладонь: - Р-р-раз! И нет борцов.
- Вот-вот… И взятие Бастилии, то бишь, тюрьмы, у французов до сих пор - всенародный праздник. Что, Опп, не смешно?
- Не-а, - вызывающе разваливается на сиденьи, покачивая ногой.
- Ну, хорошо. Тогда еще один пример. И опять же из французской истории. Наполеон*.
- Да-а, - на этот раз лыбится во весь рот: – Наполеон был велик! Даже в России ему поклонялись писатели, поэты…
- Вот-вот… Их отцы гибли на войне против его армии, а их дети ещё до-олго ему поклонялись.
И это не смешно? - Но он только разводит руками, непонятно хмыкая: - Да, конечно, Бонапарт был великий человек. От простого воина добраться до императора! Но, возмечтав о мировом господстве, превратил эти самые мечты в кровавый фарс, в котором на орехи досталось и Франции, и Европе, и России.
- Да, досталось... - согласно кивает головой.
И хочет еще что-то сказать, но я перебиваю:
- И тем не менее, остался же он в истории великим! Вот и получается: убьешь одного – до конца жизни тюрьма, а миллионы – слава в веках. Значит, всё дело в количестве?
И на это Опп пока не отвечает… его теперь даже и не видно. «Может, пересел в задок автобуса? Ну что ж, тогда продолжу монолог сама с собой и углублюсь в века, вспомню не менее яркий пример славы - подвиг Христофора Колумба*.
Но Опп вдруг плюхается напротив меня:
- Ну… Америка и до него была уже открыта викингами, но всё же Колумб…
- Ага, но всё же Колумб, - не даю ему закончить: - как отважный и беспощадный пират просто проложил к ней путь, после чего туда хлынули авантюристы из Европы и, перебив индейцев, превратили Америку в золотую кормушку, за что Колумбу и его конкистадорам и поставили памятники.
Но не ответив, мой спорщик опять растворился.
– Где ты? И чего молчишь-то? – тихо бросаю в пустоту: - Вот и молчи, потому что ответить тебе нечего.
И всё же, попробовав отыскать его взглядом, но не найдя, отворачиваюсь к окну и продолжаю думку и ныряю в века еще глубже, на стык старой и новой эры, в великую Римскую империю*. Да, конечно, империя была великой, но процветала-то за счет грабежа народов и племён, которые покоряла её беспощадная армия-машина.  
 - Слушай, может, хватит тебе нападать на великих вашего мира? - вдруг слышу прямо над ухом: – Ведь всё равно, чтобы ты ни бурчала, а они как были великими, так и останутся, а ты…
- Хорошо, пусть хватит... – почти соглашаюсь: - Но прежде немного - к истории Христианства. Хорошо?
- Давай, валяй, - слышу его короткий вздох у самого уха: - Уж в истории Христианства ты непременно найдешь утешение.
И почему-то хихикнул.
- Хотела бы, конечно...
И снова слова эти бросаю в пустоту, потому что его опять не вижу. Играет сегодня со мной? Но ладно, пусть…  только б совсем не улетел.
– Но вначале, мой невидимый спорщик, сложу-ка я вот так ладони и взмолюсь: Боже правый, Боже бессмертный, пожалуйста, пожалей своего бедного, несчастного сына Иисуса*! Сколько ж его именем католиками было пролито крови по всему миру от Америки, где огнем и мечом крестили индейцев, до Индии, где и до сих пор находят храмы, в подвалах которых сотни скелетов индусов, не пожелавших поверить в твоего сына!
- Ну вот, опять ты… - воочию появляется напротив мой спорщик и его тёмно-синие глазища становятся почти черными: - И в истории христианства утешения не находишь.     
- Да уж… Не нахожу… уж, - пробую подхватить его ироничную интонацию: – Но ты всё ж не исчезай, а послушай. Знаешь истории о рыцарях крестоносцах* начала нашего второго тысячелетия? - Зачем спрашиваю? Конечно, знает. – Ведь в то время большинство из них в наследство от отцов кроме коня и пики ничего не получали, только старший брат имел на это право, а младшим что оставалось делать? Вот и шли в разбойники. И столько их тогда развелось на дорогах Европы!
Да, знает он и это! И усмехается:
- Но Папа Урбан именем Христа направил их на неверных...
- Ну да направил. Надо же было ему из-за разгула его коллег как-то и чем-то утвердить пошатнувшийся авторитет католицизма? Вот и направил бедных рыцарей-разбойников с лозунгом защиты Христианства на богатый Иерусалим*, а они, захватив его, вырезали двадцать тысяч жителей, разграбили, потом настроили вокруг Иерусалима крепостей, стали успешными ростовщиками... кстати, и за счет паломников. Но через сто лет постоянных войн мусульмане наконец-то их выбили из Акры, и последние «воины Христа» сбежали к морю через тоннель, который заранее подготовили, уплыли в Европу и снова занялись ростовщичеством.
- И правильно сделали, - хохотнул Опп: – Надо же было на что-то жить!
- А тридцатилетняя война в Европе*, - не стала отвечать на его циничную реплику: - когда христиане, разделившись на католиков и протестантов, вырезали целые города! А костры Инквизиции*, на которых опять же именем Христа!.. жгли инакомыслящих, женщин-ведьм и даже кошек! Что, разве после всего этого ужаса история христианства не смех… сквозь слезы?
- Ну, может, и смех, может, и слёзы... - Опп рисует пальцем на стекле две дуги: - Но всё же все великие люди строили замки, дворцы, храмы, поддерживали искусство…
- Да, конечно, поддерживали, строили, - на этот раз ехидничаю и я: - И их постройки век от века становились всё шире и выше. Но послушай, Опп, разве эти дворцы и замки вначале не были для них элементарным укрытием? Разве потом по их велению не высекали на стенах их великие имена? Ведь еще древние египетские фараоны* сообразили, что, хотя они и сыны богов, но всё же надо возвести пирамиды, чтобы смертные не так быстро забыли о них, ну а потом… Потом опыт фараонов переняли европейцы. Во, Карл великий*, который тоже прошел путь от воина до короля, принял христианство лишь потому, что монорелигия удобна для покорения завоеванных народов. А потом выстроил один из прекрасных храмов, в котором и упокоились его «великие кости».
- Ну да, великие, - уже без ёрничанья, но почему-то грустно улыбнулся Опп: - Помнишь строки вашего Маяковского*: «Люблю я планов твоих громадьё…»? Вот за «громадьё» и прощаются им щепки, которые летят. И пусть эти «щепки» плывут себе по водам Леты*неизвестными.
И Опп, непонятно улыбаясь, соединил нарисованные им на стекле полу дуги в круг и поставил посреди него точку, давая понять, что подвёл черту под нашим спором. Но я ощетинилась:
- Нет, мой дорогой, я так не считаю. «Щепки» не безвестными булькнули в воды Леты, ибо они-то и творили жизнь, возводя прекрасные строения и храмы. И именно они достойны поклонения. И именно им по всему миру надо воздвигать монументы наподобие «Памятника неизвестному солдату». – И, распалясь, с пафосом закончила: - Так что не в честь великих злодеев сверкают, светятся вершины пирамид, купола храмов, шпили дворцов, а в память терпеливым труженикам. Скажи, разве не права?
Но я не услышала ответа. Только мелькнул непонятной улыбкой осклабившийся, удаляющийся рот Оппа, но я, приставив ладони ко рту и повысив голос, почти пропела ему вослед: