Молчу… Молчу…
На полпути Зон не выдержал.
- Мог бы обратиться ко мне.
- Не получилось бы сюрприза.
- Верно. Но мог и намекнуть округло и двояко. У меня в погребе в отдельном помещении созревает, туша свинины свежего забоя.
Семён хотел повторить про сюрприз. Зон опередил и заявил строго:
- Самогонка и овощи мои! Не спорь! Это условие.
- Я и не спорю, - согласился Семён.
Посмотрев на импровизированный мангал, Зон выразил хозяину полный респект (так говорит моя дочь – респект, вместо – уважение.) И принялся за готовку.
При свете электрического света двое мужчин, сытно поев и вкусно выпив, сидели и рассуждали с ленивой развязностью о превратностях жизни. Каждому нашлось что сказать, поведать, поделиться откровением, выложить как на духу то, о чём предпочёл бы в другое время промолчать. Затем минут тридцать они молчали. Вслушивались в тревожную тишину. Смотрели вокруг и замечали нечто новое, скрытое от глаз при других обстоятельствах. Состояние каждого можно с лёгкостью охарактеризовать как транс. Лёгкий, отрезвляющий и немного настраивающий на философскую нотку.
- Петь любишь? – внезапно нарушил молчание Зон.
- Учился на баяне играть. Потом бросил. Теперь жалею.
Зон повторил:
- Петь, спрашиваю, любишь?
- Не пробовал, - признался Семён.
Шумно и тяжело выдохнул Зон.
- Учился, значит.
- Ага.
- Навыки, значит, остались?
- Наверно, - согласился Семён.
- Должны по идее, - развивает мысль Зон. – Это ж как езда на велосипеде: коль научился – уже не разучишься. Я прав, Сень?
Семён подумал.
- Не спорю, но езда на велосипеде и игра на баяне лежат как бы в разных плоскостях.
- Но попробовать-то можно? – не успокаивается Зон.
Семён соглашается, также немного подумав:
- Можно мехами поиграть. Пальчиками пробежать по клавишам.
- Это по-нашему! – обрадовался Зон, - я на гитаре буду играть. – Резюмирует он, - ты – на баяне.
- Откуда у тебя баян?!
Зон осклабился и мигнул хитровато:
- От верблюда. Тоже учился понемногу, как ты выразился, мехами играть, пока дочка в К*** музыкальную школу посещала. Потом, забросила и не жалеет, - погрустнел Зон. – Ну, каждому, своё: кто-то любит пирожка, кто-то – корку хлеба. Я метнусь быстро: одна нога здесь, - другая – там…
17. ПРЕРЫВИСТЫЙ РИТМ ДЫХАНИЯ
Отсутствовала Полина долго. Семён как-то поинтересовался у Зона, есть ли на хуторе молоденькие девушки. «Были да сплыли, - отрезал Зон грубо, Семён пришёл некстати, он ремонтировал движок мотоцикла. – Сейчас не то что молодых, старух нет. Я ж тебе рассказывал. Молодёжь подалась в поисках лучшей современной жизни в города, поближе к цивилизации. Старики переместились поближе к своим родственникам на кладбище, кто рядом лежит, кто поблизости. Чем интерес вызван, Сеня? – Зон вытер руки от масла, налил в кружку квас и отпил немного напитка, показал кружку и спросил: - Выпьешь, свежий?» Семён отказался. Зон продолжил: «Кого-то заприметил, что ли? Хотя, кого тут можно высмотреть в микроскоп! Ха! Те представительницы, что есть, замужние. Никак, вздумал с кем-то шуры-муры закрутить? Брось! Гиблое дело». – «Никого не заприметил, - отреагировал нервно Семён, он почувствовал некое напряжение в груди, щека предательски дёрнулась с бровью, выдавая волнение. – Да и когда? И недели не прошло, как заселился. Толком по хутору не гулял, чтобы разведать обстановку». – «Рекогносцировку», - поправил Зон. – «Что?» Зон махнул рукой и выпил ещё одну кружку напитка, вытер подбородок: «Ты здесь новичок. Раньше, в моё сопливое, радостное детство хутор жил счастливой жизнью. В каждом дворе собака на цепи, птица и живность, огороды засажены, цветы возле дома и за забором высажены. Красиво было! Тут явор рос у бабы Оли. Высокий, издалека видно. Только вышел за город и он своей зелёной кроной приветливо машет, приветствует тебя. У комля три человека становились, держась за руки, чтобы обнять ствол. Клуб работал. Привозили фильмы. Колхозная самодеятельность брала призовые места в районе и области. А голоса у девушек какие были! Заслушаешься! Весной и летом влюблённые парочки с вечера до утра по кустам прятались. Песни пели старушки, собравшись у кого-нибудь. Сидят бабушки на лавочке и поют песни народные. Больше грустные. У каждой почти муж с войны не вернулся. Сейчас хутор даже призраком назвать трудно». Зон махнул рукой. Махнул рукой, чтобы Семён уходил. Семён тихо ушёл восвояси, слушая, как сосед разговаривает сам с собой, привлекая в слушатели почтительно молчащего Кондотьера.
Полина, как любовь, нагрянула нечаянно.
Семён облился водой из ведра, нагретой за день, и, обласканный вечерним тёплым ветерком, собрался лечь пораньше. Отдохнуть хотелось, зубы сводило. Как в предыдущие разы, он кожей спины ощутил чьё-то постороннее присутствие и медлил оборачиваться. Кровь от предвкушения неизвестного вскипела. Полыхнуло тело жаром. Внезапно между лопаток прошёлся мороз, и Семён вскинулся, услышав знакомый нежный голос:
- Здравствуй, Семён!
- Полина, - успокоился Семён и поспешил заверить девушку: - Очень рад тебя видеть!
- Спасибо, - ответила девушка и окинула его быстрым взором. – Скучаешь?
- Не поверишь, не приходится.
- Отчего же, охотно поверю.
- Меня уверяли, что в глуши буду чахнуть от тоски.
Полина задумчиво хмыкнула и произнесла:
- Гляжу, с соседом подружился.
- Громко сказано – подружился.
- Но всё же…
- Даже не верится, но это так – с соседом повезло. Отличный человек.
Полина прищурила карий глаз.
- С какой стороны посмотреть.
Семён с жаром возразил, продолжая держать в руках полотенце, но кидая взгляд на развешанную на заборе одежду:
- С любой стороны. Если бы ты знала…
- Вот уж уволь, как пишут в старинных романах. Ты, Семён, видишь его в одной плоскостной проекции, в то время как он многогранен. Каждая грань, если не сложить в полный кристалл, играет иначе. Даже психологи утверждают, недавно читала одну увлекательную медицинскую статью о психологии человека, что чем больше привыкаешь к определённому субъекту, то перестаёшь замечать его недостатки, видишь исключительно одни достоинства.
Семён во время короткого спича девушки одеть брюки и майку и жестом пригласил следовать в дом.
Он продолжил:
- Ты говоришь так, будто Зон вам всем, вашему семейству, соли на хвост насыпал.
Полине не понравился демарш Семёна. Она насупилась. Заходили желваки. Крылья носа взлетели. Она тяжело засопела.
- Может и навредил, - проронила она тем не менее не очень уверенно.
- А-а?! – вскинулся Семён.
- Может и навредил, - более смело повторила девушка. - Утверждать не берусь.
- Тогда в чём дело? – не понял Семён. – Не в одном доме живёте, чтобы…
- Мы живём в одном пространстве, - твёрдо произнесла Полина.
- Америку открыла – пространстве!.. – деланно хохотнул Семён, - мы все живём в одном каком-то замкнутом пространстве. Если судить здраво.
Полина с трудом выслушала, чтобы не перебить ещё раз, и с экспрессией заговорила:
- Дело не во мне, не в ком-то отдельном из нас! Мы, - она обвела круг рукой, - одна большая семья. Как племя. Род. Клан. И когда рядом с нами живут подробные Робинзону индивидуумы, то жизнь усложняется и нарушается течение принятых норм.
Семён цыкнул:
- Надо же, какие цацы выискались! Меняйтесь к лучшему, как происходит в природе.
Полина упорно произнесла:
- Если не получается?
Семён нашёлся сразу:
- Тогда – к худшему. Ищите золотую середину, иначе…
Полина его сердито перебила:
- Мы всегда в поиске. От одной гавани к другой идут наши корабли.
Еле удержался Семён от свиста.
- Отцу не нравится гиперактивность Робинзона.
- Где именно? – поинтересовался Семён.
- На кладбище, - размеренно, будто и не кипела от негодования, пояснила Полина.
- Вы там живёте вашей… семьёй?.. – Семён не решился сказать общиной.
Полина не услышала его.
- Он постоянно там что-то делает. Копает. Красит. Чистит. Вмешательством своим мешает отдыху усопших. Отец говорит так: если даже он это делает от доброты душевной, то от его поступков вреда больше, чем пользы. Робинзон мешает. Точка. Не спрашивай, Семён, толком не отвечу. В тонкости не посвящена. Полюбопытствовала как-то. Отец отрезал резко: не моё дело. Рассердился. Позже отошёл. Долго извинялся, просил прощения. Просил заняться полезным для всех делом.
Определённо, Семён чувствовал, девушка не договаривает. Никакой конкретики. Отец – и только. Будто имени у него нет. Или табу наложено на его произношение. Это очевидно настораживало. Зачем ей с ним откровенничать, если знакомы без году неделя, хоть она утверждает он здесь более двух недель.
Полина встала. В нерешительности постояла, затем, поборов сомнения и неуверенность, подошла к Семёну.
- Я не вправе это делать.
- Не вправе – не делай, - пожал плечами Семён, интрига сквозила в её словах и это интересно.
Несмотря на проявившуюся было решительность, она ещё сомневалась.
- Не легко, всю жизнь следуя определённым правилам, от них отступать. Дай руку! – приказала она твёрдо. – Дай! Не бойся! Кое-что покажу. Увидишь – сразу забудь. И молчок. Раскроют, тебе и мне не поздоровится.
Поле деятельности чудес не ограничено размерами, будь то маленькая собачья конура, в которой внезапно заговорил утробным голосом старый пёс, ввергая в ужас и удивление своими пророческими речами, или жилая комната. Сквозь щели в полу прорезались сиренево-прозрачные лучики, заскользили по стенам и потолку, они перекрещивались, рассоединялись и снова скользили в беспорядочном движении, выписывая кренделя в воздухе и некие знаки на стенах. Следом за лучами появился редкий сизый туман, стелящийся над полом. В комнате повеяло абстрактно-натуральной молотой корицей, полынным духом, яблочным цветом и свежестью разрезанного арбуза. Уличная стена с окнами постепенно стала прозрачной. Открылся незнакомый вид, чужой и отпугивающий. Взору Семёна открылось большое сводчатое помещение, как в старинных домах подвалы, с размыто-непонятным цветом стен и свода. Из свода на длину полутора-двух саженей выпирают обработанные строганные толстые, чем-то покрытые брусья. Интуитивно, из всех присутствующих, одинаково одетых в длинные серые рубахи десяти мужчин Семён выделил Отца. Полина его никогда не описывала, но в нём единственном выделялась какая-то сила, и в лице, и в глазах, и в движениях. Предводительствуемая Отцом группа мужчин занималась чем-то диковинным с точки зрения Семёна. Каждый из группы держал в руках коловорот с широким лепестковым сверлом и дырявил насквозь выпирающие из свода концы брусьев. Полная тишина в помещении и звук вгрызающегося металла в деревянную плоть. Сизый сумрак и тишина. Нечто жуткое и гнетущее закралось Семёну в сердце. Работали мужчины слаженно. Слышался прерывистый ритм дыхания и ни капли усталости на лице, ни малейшей эмоции и намёка. Просверлив одно отверстие, они рядом начинали сверлить следующее. В какой-то момент Семён услышал монотонное звучание, будто кто-то из сверлильщиков закрытым ртом быстро произносил нараспев – бу-бу-бу. К нему присоединялся
