Благородный Маркус неожиданно улыбнулся:
– Он очень помог нам окончательно разобраться с крупным и разветвленным заговором в верхах. На его полное и терпеливое раскрытие мы уже потратили не один год и никак не думали, что всё завершится столь быстро. Вас, приняв за тайного посланника серьезных внешних сил, либо намеревались привлечь на свою сторону, либо использовать в качестве окончательной дискредитации существующей власти. Не говоря уже обо мне и целом ряде моих друзей.
– Либо и то, и другое! – ответно улыбнулся отец Паисий.
– Верно. Глава Agentes in rebus от имени своей службы намерен ходатайствовать перед Императором о выражении вам благодарности за помощь – пусть даже нечаянную и неосознанную. Форма, в которой будет явлена эта благодарность, мне пока неизвестна. Я также намереваюсь поступить аналогичным образом от имени своей службы.
– Всегда не любил ложного смирения и вежливых ритуальных отнекиваний. Поэтому отвечу просто: решать только вам и другим, друг мой. Кстати, за важную птицу меня явно принял и ваш верный Кайюс, – заметил лекарь. – Как старательно он избегал расспросов и о моем настоящем, и о том, с какой именно целью я разыскиваю вас! Видеть это было весьма трогательно.
– Да, Кайюс – он такой. А вам, друг мой, еще одно подтверждение того, что ваша непосредственность и естественность выглядели со стороны не очень убедительным прикрытием для чего-то более важного. Итак, о наших дальнейших действиях. Вами ранее было определено, что сенатору Абинею предстоить провести в постели не меньше недели, имея в виду не просто поднятие на ноги, а предстоящую дальнюю дорогу. Но скажу, как вы же меня когда-то учили, «нет худа без добра» (последние слова он тщательно произнес по-славенски). Я ничего не перепутал и не забыл, друг мой?
Тень, набежавшая было на лицо отца Паисия, быстро исчезла:
– А это возможно с наследственной феноменальной памятью представителей рода Этерниев?
– Могу только стараться не посрамить предков. Поскольку глава Agentes in rebus вынужденно, но очень кстати пробудет здесь ту же неделю, попрошу и его максимального содействия. Эта вилла является собственностью моей службы, но для лучшего управления делами всем нам лучше перебираться в мою же римскую резиденцию. Какое время вы рассчитывали провести в Новом Риме, друг мой?
– До получения нужных сведений. В начале происходящих в Славене событий я принимал малое участие, сейчас мое отсутствие ни на что не повлияет. А факты, которые желательно установить, будут важны в любом случае. Значит, теперь, как когда-то в свою очередь учили Павла из Славены, «Omnes viae Romam ducunt».
– Да, все дороги ведут в Рим, – подтвердил благородный Маркус. – Как и ранее, жить вы будете у меня. Я же изредка буду вынужден оставлять вас на какое-то время, пока мы не обретем искомого. А на сегодня давайте отложим все разговоры о делах и перейдем в обеденный зал. Время ужина, друг мой.
Глава IX
Маленький комочек беспокойства, который он ощутил под сердцем еще с вечера, снова пошевелился, поскреб снизу мерзкой когтистой лапкой.
Топоры в руках послушников со смачным хрустом вгрызались в лед, взметая в розоватый утренний воздух брызги звонкого крошева. Кирилл глубоко вздохнул и постарался вобрать в себя всю ясную и прозрачную чистоту холодных искр. Наставительный голос Яра одобрительно отозвался из памяти:
«…И холод-утешитель теплу души отнюдь не враг, но родич дальний…»
– Кто кому родич-то? – переспросил Держан.
Кирилл осознал, что произнес это вслух.
– Да никто и никому. Это чрево мое, понимаешь, бурчание такое производит.
– Ну да, бывает, – согласился Держан. – У меня вот задница иной раз ухитряется даже складные речи вести. Веришь?
– А то! Я уж давно приметил, что ты ею частенько заместо головы пользуешься.
– А в ухо не жалаишь ли, княже?
– Это ты меня врасплох застал, – сказал Кирилл с неудовольствием. – Поразмыслить надобно.
Он призадумался, после чего решительно тряхнул головой и ответил твердо:
– Нет. В ухо нисколь не жалаю. Отчего оно так – ума не приложу. Уж ты не серчай на меня, княжиче!
И сокрушенно развел руками.
Исподволь наблюдавший за ними Смин жизнерадостно загоготал. Аксак обернулся, с заговорщическим видом поманил его пальцем. Когда же он придвинулся, впечатал в лоб полновесный звучный щелбан и выжидательно подвигал бровями:
– Ась? Не слышу!
– Чего, мастер-наставник?
– Вежеству обучен? Как ответствовать полагается?
– Э-э-э… Спасибо за науку, мастер-наставник!
Плечи остальных юнаков молчаливо затряслись.
Послушники отложили топоры и плетеными из лозы ковшами на длинных черенках принялись вычерпывать из просторной крестообразной проруби размокший снег с ледяными осколками.
– Мастер-наставник, – продолжил как ни в чем не бывало Смин, потирая лоб, что получилось у него очень даже глубокомысленно. – А что это будет?
– Не будет – уже есть. Купель это крещенская.
– Да ну! В купели, я так разумею, надлежит купаться, а какой же дурень на морозе да к тому ж в проруби станет? Братцы, гляньте: а верешках-то у них вроде как не шуга ледяная, а точь-в-точь уваренный сахар березовый. И даже капает, словно сироп густой. Если б вы знали, какая то вкуснотища. Эх-х-х…
– Надобно произносить не «вкуснотища», а «вкуснотишча», – наставительно поправил его Держан.
– Правда что ль?
– Ну да. О том любой грамотный полещук должен ведать.
– Дак я это… Тож ведаю, конечно…
Аксак покачал головой:
– Экий вы, полещуки, простодушный народец!
– Да что вы такое говорите, мастер-наставник! – изумился Смин. – В наших-то местах, не в обиду иным каким землям, и зажиточно, и изобильно, а вот православных вовсе не имеется – оттого и дивно мне.
– Да неужто в Полесье и об иных землях знают? – изумился в свою очередь Аксак.
Смин с гордостью кивнул.
– Еще древние полещуковские мудрецы дерзновенно допускали, что и за их болотами люди такоже могут водиться, – опять ввернул Держан. Восхищенно цокнул языком и вздохнул: – Вот умищи-то были! То есть, умишчи.
Из-за монастырской горы, со стороны деревушек за Дальними Порогами и от хуторов за дубравою по белому бережку Сестрёны навстречу друг дружке потянулись к Иорданскому водосвятию две темные муравьиные цепочки окрестного люда. От монастыря, петляя по крутому склону, устремилась вниз и третья – вся в красно-зеленых пятнышках с золотыми проблесками.
– Днесь вод освящается естество, и разделяется Иордан, и своих вод возвращает струи… – разнеслось в морозном пространстве над речной долиной. С верхнего яруса колокольни откликнулся медным голосом и всё покрыл собою крещенский благовест. Людские цепочки приостановили движение, пошли волнами поясных и земных поклонов, а над головами запорхали в крестных знамениях бесчисленные руки.
Вместо ответа на очередной вопрос Смина Аксак вскинул палец, уставил его на Кирилла и проговорил внушительно:
– За прочими разъяснениями – вот к нему, своему полудесятнику. Познавательное любопытство – оно весьма похвально. Только в меру и не нарушая общего благочиния. А я хоть малость отдохну от тебя, юнак Смин. Да и ты от меня. Ага, ага…
Ухмыльнулся и проворно перебрался на другое крыло строя.
Кирилл время от времени подавался к Смину, терпеливо и подробно разъяснял, отчего это две половинки братского хора поют не совместно, а вроде как вразнобой и не в лад, притом перебивая частенько даже самого настоятеля Варнаву; отчего это вон тот, который с золотым чугунком на голове, раздумал вдруг махать кадилом да быстренько сунул его кому-то другому; зачем полощет в проруби не утопит ли невзначай настоятель Варнава такой красивый серебряный крест, дорогущий же, это сразу видать…
Держан всё порывался вставиться со своими замечаниями. Кирилл же всякий раз поспешно показывал ему кулак, не желая рассказывать о том, что простодушные Сминовы вопросы заглушали возникшую внутри непонятную тревогу намного лучше мудрых наставлений Яра.
– Глядите, братие, глядите: да они и взаправду купаться наладились! – поразился Смин в полный голос. – А я мыслил – шутки шутите надо мною.
Держан фыркнул:
– Вот не поверю, чтобы ты разу не пробовал после баньки – да в сугроб.
– Как можно! Знахари наши в один голос твердят: враз хворь да могила.
– Я понимаю, брат: Полесье – это судьба такая. Судьбинушка! Да уж… – сказал Держан, сочувственно кивая. Вздохнул и ласково погладил Смина по голове: – Ну ничего, ничего. Со всяким случиться может.
И духовенство, и простые иноки чинно разоблачались, оставляя, похоже, эту самую чинность у края проруби вместе с кучками риз и подризников. С давно забытыми детскими воплями прыгали в воду, троекратно погружаясь и всякий раз старательно ухая при этом. Выбирались обратно на лед, с шутками-прибаутками яростно, до появления дыма, растирались шерстяными либо грубыми льняными убрусами и вновь возвращали себе вместе с одеждами отставленное на малое время благочиние.
Подошел черед мирского люда – и православного, и верного Древнему, и иным верованиям-исповеданиям. Праздничные купельные рубахи из тонкого картарского полотна, а то и синского шелка вовсе не кичливо замелькали среди немудрящего домотканного исподнего и просто голых тел; духовные песнопения перемешались с мирскими песнями, молитвы – с веселым смехом и криками.
– Юнаки! Кто желает – приобщайся! – завопил Аксак неведомым доселе голосом.
Кирилл потянул через голову кожушок вместе с рубахой, вскинул в лихом плясовом коленце ноги, сбрасывая сапожки и портки. Между делом успел шлепнуть Держана по голому заду и издать на самых высоких нотах переливистый боевой клич «неусыпающих», тут же подхваченный и умноженный почти тремя десятками молодых глоток. Поскальзываясь на мокром льду, поддерживая друг дружку и не переставая вопить, юнаки выцеливали среди тел свободные местечки и то ли неуклюже прыгали, то ли просто валились туда.
Кирилл погрузился с головою и замер, наслаждаясь окутавшим его холодным счастливым покоем, пока желание сделать вдох постепенно не стало совсем уже нестерпимым. Вынырнув наконец и жадно ухватив морозного воздуху, сразу встретился взглядом с Ратибором, стоящим у края. Дубравец наклонился, подавая руку, выдернул его на лед:
– Одевайся. Да побыстрее.
Счастливый покой остался в проруби, а холод-утешитель мгновенно превратился во что-то чужеродное.
– Что случилось? – глухо спросил Кирилл, растираясь с усердием. Вновь пробудившаяся внутри него тревога неуклонно разрасталась. Держан тоже выбрался из воды. Молча одевался рядом, зыркал исподлобья. Ратибор зашагал прочь от проруби, подав знак следовать за собою. Остановившись в отдалении и глядя прямо в глаза, проговорил:
– Предательство в рядах дозора. Видану похитили.
Кирилл вскинулся; судорожно, со странным звуком, вдохнул. Указательный палец Ратибора больно уперся ему под ребра:
– Медленный выдох, как я учил, юнак Ягдар! Собрать себя в острие! Опять вдох, только теперь – правильный. Выдох. Острие. Еще раз.