Чистилище для грешников

единицы, в этом Петр был твердо уверен. Значит он только посредник и работает с одним Петром. Хотя... Возможно и не с одним, если только беско¬нечное круговращение в одном и том же дне не случай, а спланированная ак¬ция. Тогда все люди на земле живут под бдительным оком кого-то или че¬го-то, а в нужный момент, их подправляют.
Слишком все просто и безысходно получается, будто в школе: учитель учит, направляет и наказывает. Дети с баллистическими ракетами и атомными боеголовками вместо тетрадок и ручек. Увертюра перед концом света, на от¬дельно взятой планете.
Ну ладно, просидит человек месяц, два, может быть год в одном и том же дне, и что: исправится? Станет лучше? А ведь кто-то подобное зависание примет за благо: сколько времени можно проваляться на боку ничего не де¬лая! Были бы только деньги на еду, на один день, или продукты, как у него в холодильнике. Его положение напоминает анекдот про слона и муху, забрав¬шуюся к слону в хобот: слон взял и сунул хобот себе в задницу, а муха ле¬тает по кругу - и!.. У слона вечный кайф!.. Ну почему в голову лезет сплошная гнусность? Ведь можно же думать о чем-нибудь хорошем!
Чепуха! Происходящее с ним самая настоящая чепуха! Джебе действительно заказал ему объект, но как раз в тот день, случилось дурацкое совпадение, и он попадает во временную петлю, где и раздваивается. Помнится Сергей го¬ворил что-то об этом: если вернуться во времени на несколько лет назад, то можно встретить самого себя. И действительно: если я попадаю в прошлый год и при этом оказываюсь в том же месте, в тот же час где находился тогда, то
- бац! - копытом по башке - сталкиваешься сам с собой лоб в лоб. Тоже са¬мое происходит, если возвращаешься всего на один день назад.
Философ!.. Лучше на монеты посмотрю. Их можно исследовать сто лет и каждый раз будешь находить что-нибудь новенькое. Все дело случая: попался
- значит терпи. Не век же это будет длиться. На какой-то лекции в обкоме слышал, что вся наша вселенная куда-то съезжает, и чем больше съезжает, тем быстрее. Значит это не на век. Мы привычные - подождем. В засаде меся¬цами сидели, кружку с водой на зажигалке или пучке соломы кипятили и ниче¬го, выжили.
Замучив себя непривычными размышлениями, Петр вытащил все свои монеты на стол, достал лупу и взялся за них основательно. Этот процесс приносил ему громадное удовольствие, потому что за старыми монетами он видел чьи-то руки: чистые, грязные, кровавые. Ларки и магазины в поселках и городах, места, где их меняли на товар, на рабов. У Петра мелькнула странная мысль, что деньги нейтральны в этом мире, потому что они бывают у умных, у дура¬ков, у богатых и у бедных, но в разных количествах.
Много разных картинок рисовала фантазия, при виде глубокой царапины на потертой овальной медной монете времен Александра Македонского из древнего Афросиаба, под Самаркандом, в нынешнем Узбекистане. Он был там на ликвида¬ции одного обкомовца, после которой побродил по городу, и по раскопкам на окраине Самарканда, где и подобрал первую в своей коллекции монету.
После двадцатого дня добровольного заточения, Петр сбился со счета. Зарубка, сделанная на подоконнике вечером, утром исчезала бесследно. При¬ходилось прошедшие дни держать в памяти. Рассматривая через не очень чис¬тое кухонное окно спешащих по своим делам, каждый раз одних и тех же лю¬дей, Петр напряженно пытался восстановить однообразный калейдоскоп одного дня, многократно для него повторяющегося с идиотской пунктуальностью. У него получалось то ли двадцать один, то ли двадцать четыре. И он понял, что счет утерян навсегда. Его огорчило это открытие. Должен же он хотя бы знать, сколько прожил.
Внимательно изучил свое лицо в зеркале: полный провал - не прибавилось ни одной лишней морщины, ни седого волоска. Он лишен возможности не только умереть, но и стариться. А ведь втайне Петр рассчитывал превратиться в старика и, обессилив, однажды, не подняться с кровати. А там спокойненько перекочевать в мир иной. Так нет - это скотское состояние может растянуть¬ся на вечность!
Его охватил ужас предсказуемого будущего и в этот день не отпускал до самого вечера. Он так и лег в кровать с невыносимым страхом внутри. Сон не шел. Около трех ночи накатил серый туман, а в шесть пятнадцать проснулся, будто внутри прозвенел будильник. Но чудовищный ужас, сковывающий все ор¬ганы несколько последних дней, стал медленно таять, уползая в какую-то берлогу, которая тоже была внутри него. Он понял, что в такие моменты нуж¬но прыгать из окна или стреляться из пистолета. Вчера он об этом даже не подумал, так его скрутило, а сегодня уже расхотелось.
Лишен простейшего теперь уже удовольствия, а не наказания, утреннего бритья, потому что вчера вечером соскреб всю щетину с лица, после разгово¬ра с Джебе, или до разговора?.. В общем, месяц назад, по новому стилю.
Но он все же попробовал. Электробритва не взяла слишком короткую щети¬ну. И как он проклинал раньше почти каждодневную необходимость бритья, так сегодня изрыгал всю известную ему матерщину, перемывая косточки всем: на¬чиная от Бога и кончая самым мерзкими червяками, которых рыбак насаживает на крючек. А один из червяков еще и поучает рыбака: ты, мол, мужик, резко удочку не подсекай, а то у меня уши закладывает. Такая скользкая мерзость, а мнит из себя незнай кого - условия ставит! Была однажды такая картинка в газете.
Но весь этот юмор остался в нормальном времени, а сейчас началась сплошная шизия. А может быть он и есть такой же червяк? Тогда кто в этом натюрморте работает рыбаком?!
Когда по мнению Петра прошло почти два месяца, все монеты были изучены до мельчайших деталей, он рассказал сам себе все смешные истории и анекдо¬ты, после чего почувствовал себя пустым, как скорлупа выеденного ореха - снаружи твердый, а внутри пустой.
Следующим этапом домашнего ареста было сумашествие. Но что-то внутри, возможно слишком нагло разросшаяся опухоль в душе, которая его не корила, но иногда вызывала смущение от некоторых несуразностей в прошлой жизни, а может быть каждодневные размышления, подсказывали: даже если он просидит здесь год, два, пять лет - ничего с его умом не случится - обидно, досад¬но, но ладно...
Не грозят ему ни психоз, ни горячка.
- Нам не страшен серый волк в степи... связанный,- гундосил он грамо¬фонным голосом откуда-то появившуюся в голове странную строчку из неиз¬вестной песенки, осторожно переворачивая очередную монету орлом в верх.
До временной петли, когда в его жизнь все время вмешивался противный Павел Васильевич, тесть-паразит, Петр начал сползать в шизофрению. Он только сейчас это понял. То были ее первые ласточки - слуховые галлюцина¬ции. Но тесть исчез, унеся с собой спасительный вираж из реальной жизни, в тьму ничего не веданья.
Петр отчетливо вспомнил и восстановил в памяти, за эти два месяца, почти все лекции прослушанные им в школе милиции, особенно по психологии. Поэтому точно поставил себе диагноз, своего душевного состояния до начала "дохлой" петли длиною в один день. Шизофрения именно так и проявляется на первых этапах, превращая человека в нелюдь.
Как ни странно, за последнее время он заметил обострение и улучшение своей памяти. Каким-то образом, помимо него, а может быть что-то внутри него, снимало с прошлых событий шелуху выдуманных обстоятельств и сглажен¬ность в мелких деталях, даже если они были отвратительными. Он четко пом¬нил почти каждый прожитый нормально день в прошлой жизни.
Но плохое Петр выдавливал из сознания усилием воли, стараясь вспоми¬нать лишь приятное. Особенно ему нравились дни учебы в школе милиции, хит¬рые глаза соседа по аудитории, Сашки Каравана, когда тот выигрывал партию в карты, в двадцать одно, во время лекции по "Колхозно-навозному" праву.
Вспоминалось не только веселое, но и грустное. Однажды, гуляя ночью по безлюдным улицам с Караваном, после выпитого на двоих литра шестидеся¬ти-градусного самопального коньяка, в поисках приключений на свою задницу, как выражался Александр, им встретились трое, с явными намерениями пощи¬пать карманы у захмелевших забулдыг - гуляли они в цивильной одежде. Кара¬ван знал физические способности Петра, и потому сразу отступил назад, прикрывать тылы.
Петр без разговора ладонью врезал самому смелому грабителю в лоб. Тот поперхнулся и выплюнул на асфальт передние зубы. Все трое рванули от них как спринтеры на стометровке. А ведь можно было решить конфликт полюбовно, в крайнем случае помахать у них перед носом милицейскими удостоверениями. Этот эпизод Петру не нравился, хотя раньше он даже не задумывался о право¬мерности своего поступка.
Ну а про ликвидации Петр старался не вспоминать вовсе. У него уже вы¬работалась тактика ухода от всплывавшей чернухи - нырял в аудитории школы милиции. Уголовное право вела для ста восьмидесяти прожженных, отслуживших по два-три года патрульными постовыми, милиционеров строгая майорша, Анто¬нина Сергеевна. На ее лекциях царила гробовая тишина. Не дай Бог кто-ни¬будь чихнет или кашлянет. Она тут же предлагала нарушителю тишины идти в медсанчасть и симулировать свой "туберколес" перед костоправами, а не разбрызгивать миазмы на соседей.
Но на их факультете был один, совершенно неисправимый Гришка Распопов, который имел привычку всегда опаздывать на любые лекции, не зависимо от того, кто их ведет. И вот, после десятиминутного вещания Антонины Сергеев¬ны, открывается дверь и вваливается Гриша, собственной персоной, и соглас¬но устава просит:"Разрешите присутствовать на занятиях, товарищ майор!"
Антонина Сергеевна долго и внимательно смотрела на Распопова, придумы¬вая ему кару. Но решив, что мы, все сидящие в аудитории, не в пример этому разгильдяю, дисциплинированные и серьезные люди, спрашивает у всех нас:
- Какое наказание мы придумаем для этого нарушителя?
И почти все, единодушным хором гаркнули:
- За бутылкой пошлем!..
Этого не могла выдержать даже сверхстрогая Антонина. Она отвернулась от нас к доске, висевшей за ее спиной, и мы с интересом наблюдали, как трясутся ее плечи. Невозможно было понять, плачет она или смеется. Но ког¬да вновь увидели ее покрасневший лик, поняли, что не такая уж она зануда - человек как человек.
- Неисправимые негодяи,- прерывающимся от смеха голосом сказала она и махнула рукой Распопову, грозно предупредив:- Но больше не потерплю... Своими руками удавлю...
Проснулся как обычно, в шесть пятнадцать и решил вообще не двигаться. Пролежать как пенек столько дней, сколько выдержит. Ни пить, ни есть, ни в туалет: ни по малой, ни по большой - пусть все лопнет, а с места не сдви¬нется. И без единой мысли в голове.
Первый день прошел терпимо. Только к обеду страшно захотелось пить и есть. Однако в пять часов это желание угасло. В три ночи заволок серый ту¬ман и опять утро. Через три дня стал ждать двенадцати дня, когда бибикнет машина на улице, в половине третьего какая-то девчонка громко и весело хо¬хочет под окнами. В шесть вечера - скрежет железных мусорных баков и гул автомобильного мотора: уборка мусора. На седьмой день стал различать и совсем слабые звуки, которые просачивались сквозь окна комнаты и кухни. Журчание воды в трубах, едва слышный топот ног соседей сверху,