уезжают, а на их место встают газели, спринтеры, из которых все более прибывающая толпа берет пиломатериал и идет к бизнес-центру, где первые уже начинают сколачивать деревянный остов. Людей становится все больше, они прибывают со всех концов, кто-то приезжает на такси, кто-то пешком, кого-то привозят родные. Они друг друга знают, все друг друга знают, обнимаются как старые знакомые, но никто не говорит ни слова, каждый знает зачем он здесь и почему. Когда деревянный остов почти готов, его укрепили металлическими профилями, скрепляя их болтами, конструкция становится похожа на скелет пирамиды. Новоприбывшие укладывают рядом с пирамидой доски, тюки с вещами, кто-то принес покрышки, канистры с бензином. Пирамиду набивают всем, что есть, набивают яростно, порой остервенело вбивая вещи внутрь, но нет в этом успокоения для людей, движении их становятся более отрывистыми, кто-то начинает плакать, но никто не пытается их успокоить, не потому, что нет дела, а потому, что этого нельзя делать, многие перестали чувствовать, перестали плакать, имея вместо сердца кучу пепла, способную родить лишь ненависть… Пускай те, кто может, плачут, значит, у них есть шанс, маленький, но шанс остаться людьми. Но очень скоро все стихает, боль от расставания с дорогими сердцу вещами близких проходит, вместо нее вперед выходит ненависть, кажется, что от нее темнеет вокруг, и уже не видно света фонарей, отблеска маяков сломанного ограждения.
За ними издали наблюдают полицейские, но никто из них не решается подойти к ним, никто не хочет им мешать. К площади стянуты автобусы с ОМОНом, с гвардейцами, они стоят вдалеке, их не видно, но им видно все. Офицеры молча смотрят за происходящем, смотрят друг другу в глаза, и никто не готов отдать приказ, приказ, который им дали накануне – разогнать, разогнать любой ценой. Стоят заряженные водометные машины, солдаты готовы.
Собравшиеся на площади знают, что за ними следят, они знают, чем им это грозит, и не боятся, бояться ради чего? Здесь собрались те, кому нечего терять, собрались, чтобы вырвать ответ, вырвать из лживых глоток правду… правда никто в это не верит, что они узнают правду. Пирамиду поджигают, и красное пламя, подбодренное разлитым бензином, вырывает улицу из мрака. Пирамида сильно разгорается, треща, разбрасывая во все стороны снопы искр. Есть в этом пламени успокоение, есть древнее, глубоко похороненное гуманистическим миром наслаждение. Собравшиеся заворожено смотрят на огонь, смотрят на лица друзей по несчастью и молчат. Все знают их требование, и они не уйдут отсюда, пока оно не будет выполнено.
Через полчаса их берут в кольцо окружения, солдаты, убрав оружие за спину, стоят и смотрят на огонь. Время остановилось, пламя горит, наступает утро, а никто не двинется с места. Надрываются рации, офицеры переглядываются со своими подчиненными, солдатами, ОМОНовцами в глухих шлемах, находя поддержку своего решения не следовать преступному приказу. Подъезжают новые машины, подходят люди, каждый несет что-то свое, чтобы бросить в костер. Их пропускают, безмолвно и свободно. Здесь уже не только те, кто потерял своих близких, здесь собрался город, впервые объединенный, впервые за многие годы, отказавшийся от своих интересов, мелких, ничтожных, город, который представляли люди, объединившиеся в народ… но почему для этого нужно, чтобы погибали люди?
Автобусы телеканалов стали вдалеке, полиция не подпускала их к костру, отчетливо давая понять их причастность к черной лжи, заполонившей все вокруг. Некоторые журналисты требовали, но их не слушали, а особо рьяных уводили в автозаки и закрывали там, чтобы успокоились.
Небо светлело, а люди все прибывали. Кто-то пытался начать митинг, но их тут же сами собравшиеся затыкали, выгоняя из своих рядов. Оцепление расширялось, и скоро вся площадь была заполнена людьми. Многим не было видно горящей пирамиды, но был виден черный дым, взметавшийся в небо. Всех, кто приходил с вещами, пропускали вперед по незаметным коридорам, граждане, не сговариваясь, сами организовали себя, уважая стоявшего рядом, пускай он и другого сословия, здесь все были равны.
Когда толпу попытались разрезать кортежи высоких чинов, толпа сомкнулась, а мерседес генерала, решившего на месте давать указания, почти перевернули, дав ему возможность позорно отступить назад. Граждане не повиновались, а органы не приказывали, став в этот миг такими же гражданами, некоторые солдаты смешались с толпой, повинуясь внутренней воле, свободной воле.
В холле отделения было многолюдно. Больные и медсестры, забывшие на время о назначениях и режиме, как загипнотизированные смотрели в экран телевизора. В верхнем правом углу был выведен экран прямой трансляции с площади, открывающий вид с крыши дома недалеко от вокзала. Толпа народа заполнила всю площадь, оставив две полосы для проезда машин. Вдалеке высился костер, напоминавший с этого угла скорее развевающееся знамя. Ведущая тревожным голосом, нагнетая атмосферу, озвучивала версии официальных лиц, видевших в этом проявлении народного протеста влияние сил запада, называя все это новой «оранжевой революцией». Студия сменялась записью интервью депутатов, глав комитетов, грозными, но слегка подрагивающими голосами, приказывающие всем разойтись и утверждая, что провокации не пройдут. Депутаты сменялись экспертами, завсегдателями телевизионных ток-шоу, которые повторяли одно и то же, привязывая к событию ненужные аналогии, домысливая своим же версии до небывалого идиотизма.
Больные вполголоса обсуждали это, поделившись на три лагеря. Первый беспрекословно верил всему, что говорили, второй лагерь говорил, что это ложь, но был и третий лагерь, самый многочисленный, который молчал и просто смотрел на бегущую внизу строку, куда режиссер телеэфира помещал прилетавшие молнии.
Денис сидел ближе к выходу в коридор, внимательно следя за бегущей строкой. Вот промелькнула новость, что корреспондентов BBC вытолкали из толпы, куда они пытались протиснуться под видом простых людей, некоторым набили морду. Следом прилетела строчка о том, что избили съемочную группу государственного канала, после того, как собравшиеся услышали, о чем говорит корреспондент. Краем глаза он ловил холеные рожи чиновников и депутатов, рассуждавших об угрозе суверенитета и словом не обмолвившись о чувствах и желании людей знать правду. Собравшихся называли не иначе, как безмозглым скотом, который собрали под свои знамена многочисленные представители «пятой колонны», которую стоило добить еще в зародыше, а не играть в никому ненужную демократию. Но не было главного, президент молчал, и каждый спикер прыгал из штанов, чтобы предугадать волю главного феодала.
На экране появилась новостная отбивка, давая людям отдохнуть от новостей. Вздох облегчения пронесся по холлу, все устали это смотреть, но никто не мог и пошевелиться, экран затягивал, манил к себе, давая долгожданное зрелище и ожидание крови.
Появилась прямая трансляция с брифинга ведущей партии. Спикер говорил о недопустимости влияния на политику сил Запада, перекрикивая неодобрительный гул из зала. Он повышал голос, усиливал накал, и в один момент в него полетел пакет с майонезом, потом яйца, бутылки. Зал кричал, требуя его заткнуться. Спикера с позором увела служба охраны, камера показала зал, лица негодующих журналистов и просто граждан, пришедших сюда. Полицейские просили успокоиться и разойтись, гвардейцы не трогали разгневанную толпу, складывалось впечатление, что был дан сигнал с самого верха никого не трогать.
Экран мигнул, и появилась другая прямая трансляция с Пушкинской площади. Силы оппозиции на скоро сбитых подмостках в мегафоны вели пропаганду, повторяя по сути то же самое, но с другой стороны, обвиняя во всем власти и требуя решительных действий, желая возглавить протест. Камера показывала то трибуну, то собравшихся на митинг. Поначалу первые ряды приветствовали слова оппозиционера, но, как только он стал заявлять свои притязания на акцию на вокзальной площади, толпа тут же ответила ему гулом, вперед выступили мужчины и женщины, открыто призывающие его уйти со сцены. Оппозиционер, поддерживаемый своими соратниками, не уходил, начиная тыкать в них пальцем, что это кремлевские провокаторы, но первые ряды, до этого поддерживающие его, двинулись вперед, массой сбивая его со сцены. К микрофону вышел высокий мужчина, он снял шапку, он начал говорить, но трансляция прервалась, включая студию.
Ведущая, до этого смотревшая на всех грозным лицом, теперь была немного весела, рассказывая о том, как сорвались брифинги и пресс-коференции представителей власти, о скоротечных попытках организовать митинги оппозиционными силами. Денис подумал, что СМИ все равно, кого мазать грязью. Они готовы продать любую новость, любого, главное, чтобы это продавалось. Тон вещания перешел от настойчиво патриотического в ехидно-иронический, показывая беспомощность властей и бессмысленность оппозиции. Холл загудел, стали раздаваться смешки, противоборствующие лагеря объединились в насмешке над всеми, только третий лагерь молчал, погружаясь все глубже в хмурую задумчивость.
Денису стало тошно от всего этого, он рывком поднялся, ощутив сильную боль в лопатке, боль отрезвила его, вырывая из плена телезомбирования. Вернувшись в палату, он закрыл дверь, убирая гул из холла. Желая отвлечься, он сел за компьютер, решив еще раз проверить себя, желая понять, упустил ли он что-то в аналитической справке, которую он ночью готовил по поручению Константина Павловича. Телефон почувствовал его присутствие и завибрировал, напоминая о пропущенных звонках. Звонила Алина, пять раз.
Она взяла трубку почти сразу, в телефоне стоял непонятный гул, напоминавший движение огромного вентилятора, гул заглушал ее голос, и Денис догадался, что это гул тысяч голосов.
– Ты где? – спросил он.
– Мы на площади! – крикнула ему в ответ Алина.
– Как на площади? – испугался он.
– Подожди, я сейчас прикрою! – крикнула она, в динамике зашуршало, ее голос стал глуше, но более разборчивым. – Мы все пошли сюда, пешком! Метро не работает, мы шли от Лесной улицы. У нас все магазины закрылись, мы все пришли! Представляешь?
– Алина, там же еще не все убрали, ты далеко от бизнес-центра?
– Нет, мы как раз у него стоим, зашли с другого конца, тут толпа меньше!
– Алин, будь осторожна, они же только начали дезинфекцию здания, – Денис встал и от волнения подошел к окну, барабаня свободной рукой по подоконнику.
– Да какое это имеет значение? – крикнула она в ответ. – Нас всех могут отравить в любой момент, а никто и не скажет даже за что! Нечего бояться, время бояться прошло!
Денис услышал одобрительные возгласы рядом с ней, поддерживающие ее слова.
– Ты будь осторожнее, пожалуйста.
– Хорошо, ты не волнуйся! Послушай, ты слышишь? – Алина подняла трубку над своей головой.
По толпе, как волна, стал нарастать гул голосов, повторяющих одно и тоже слово, сначала не в такт, но постепенно все синхронизировались, и вся площадь заполнилась дрожью от десятков тысяч голосов, повторяющих вопрос: «Кто? Кто? Кто?» Это было и страшно и волнующе, казалось, что земля дрожит вокруг, еще
