Красная армия

поранил».
123
  Миха совсем уже проснулся. Все его радостные ощущения (попал в санчасть!) исчезли, и мозг работал на всю катушку, оценивая ситуацию, в которой оказался. Предстояло не меньше недели (так сказал врач) пробыть на лечении. И всё это время драить с больной ногой чистые стены и пол, пугаться шагов санинструктора Паши по коридору, слушать пошлые разговоры этих чмырей о фазанстве – нет, это ему не по душе… Пусть дают костыль, и он поедет на полигон. А работать там если и станет, то по собственному желанию, наравне со старослужащими; по вечерам будет устраивать всякие шутки и развлечения вместе с другими; а захочет, даже добьётся, чтобы Мазур и Памфил взяли его с собой в самоволку в Копытино…
  - В палату кто-то вошёл.
  - Ну что, принесли ужин? Много? Что за каша? – быстро заговорил Андреев, не дожидаясь ответов.
  «Может, эти постарше призывом», - прислушался Миха.
  - Принесли, конечно. Целое ведро дали. Благодарите нас: выпросили у Алика-повара, чтоб полное ведро наложил… И чаю тоже полное…
  «Нет, это духи, - решил Миха. – У Алика надо не выпрашивать, а требовать».
  Он почувствовал голод и решил было уже встать, но вновь в дверь заглянул Паша и, приказав двоим идти к раздатчику накрывать столы, заодно покритиковал не доведённую до конца уборку. «Поужинаете и доубираетесь». Миха под одеялом усмехнулся: «Этот – тоже чучело, можно наезжать». Кто-то затормошил его за плечо, и пришлось открыть глаза.
  - Чё такое?!
  - Ну, ты! Подъём, ужинать! Без температуры не полагается лежать! Если есть температура – смеряю, - среднего роста санинструктор с ёжиком волос, в чистеньком, выглаженном хэбэ стянул с Михи одеяло.
  - А ты чего лысый? В самоходе спалили?
  - Ну…
  Он этого неуверенного  «ну» Миха почувствовал прилив наглости и, лениво потягиваясь, сказал:
  - Я лучше на киче посижу, чем дам себя обрить: волосы долго отрастают… Ужин, говоришь? Ну, давайте сюда ужин.
  - Сёйчас принесут, - Паша улыбнулся. – Я распоряжусь, чтобы сахара было, как положено.
  Санинструктор ушёл, а Миха разглядывал притихших собратьев по палате и самовольно думал, что поступил правильно, поставив себя выше всех.
  Вошёл раздатчик и поставил поднос на ближайшую к двери тумбочку. Миха с непривычки упустил момент, чтобы скомандовать, куда поставить, но не подал виду.
  - Пайку – сюда, - спокойно, но твёрдо сказал он.
  Никто не шевельнулся выполнять его распоряжение, только у Андреева забегали глаза, а один их больных едва слышно прошептал: «Сам возьмёшь». Миха понял, что победа над санинструктором – ещё полдела, и наступил решающий момент, от которого зависит, будет ли
124
он в течение недели валяться на койке или станет «бурлить», как говорит Оскомбаев, вместе с другими.
  - Ну-ка, воин, ко мне, - приказал он наглецу и сел на кровати.
  Тот подошёл
  - Фамилия?
  - Стукалов.
  - Интересное фамилие. Стучишь что ли на своих боевых товарищей? – Миха почувствовал, что подражает тоном Аракеляну.
  - Нет! – ответил оппозиционер громко и дерзко.
  Его невысокая крепкая фигура, жёсткое лицо приготовились к сопротивлению.
  «Терпеть не могу таких баранов, которые упрутся рогами в стену, как тот дурак в учебке, вздумавший победить сержантов. Придётся поучить».
  Миха напрягся и расчётливо ударил снизу в челюсть. Стукалов резко взмахнул руками для защиты, но боковой удар в ухо точно достиг цели и отбросил его в проход между кроватями. Падая, он ударился головой о железо и, скорчившись на полу,  застонал. Миха не дал никому опомниться и громко повторил свой приказ: «Пайку сюда, щеглы!»
  Получив, наконец, поднос на свою тумбочку, он отодвинул в сторону кашу, как ни манила его вареная пшёнка своим запахом, и, как приличествует настоящему старослужащему, лениво занялся жареной рыбой. Тут же он пересчитал белые кусочки рафинада и возликовал: если восемь, значит, Паша принял его за деда. Он – дед Советской Армии! Такой, как Винокуров или Памфилов! Это будет похлеще маршальского звания! Радость распирала Миху, и, чтобы оправдать улыбку, он сказал:
  - Эй, Витёк, кажется, и ты…
  - Толя.
  - Толя. Вы черепа вроде? Возьмите себе на ужин по два куска сахара, а то у меня от сладкого начинают зубы болеть, никак не вылечу… Будете старшими по палате. Совсем духи опухли. Прячутся здесь от службы…
  В коридоре раздалась команда выходить на ужин, и Миха обратился к своему противнику, к которому уже чувствовал симпатию за смелость:
  - Стукалов! Живой?.. Ничего, не обижайся. Послужишь с моё, будешь сам всех стукать… Андреев, забери поднос, кашу можешь съесть, я не прикасался.
  Дух восхищённо подчинился.


                                                                    Глава 4
  - А последнее сообщение по радио слышали?
125
  - Нет.
  - Шо?
  - Вчера в Чёрном море столкнулась с айсбергом и затонула американская подводная лодка. Команда айсберга награждена орденами и медалями.
  - Вот это да!
  - Брэшэшь!
  - Моя неправда говорить нет, как выражается Душман, - согласился Миха с Головко. – Машина!... Слава Богу, свернула… Далеко ещё, Толик?
  - Ну, вот прямо пройдём…а там я скажу… Главное – мост. Это ориентир. До моста дойдём…
  - Ну-ну, ты только не заблудись. А вот тоже биксы пошли. Может, подрулим?.. Вообще, я недавно заметил, что среди гражданских тоже встречаются умные люди. Один недостаток – строем не ходят…
  - Хорош ты со своими анекдотами! А то патруль или ментов просахатим.
  - Ты прав, Хохол. С тебя бутылка. Замолкаю. Когда много треплюсь, всегда какая-нибудь пакость приключается.
  Душным субботним вечером трое солдат твёрдым походным шагом двигались по асфальту засыпающего города. Редкая машина заставляла всю группу бросаться в кустарник или за угол дома; заметив человека, солдаты внимательно приглядывались, не офицер ли. Уже прошла неделя, как Миху выгнали из санчасти за богодульство и за то, что его интригами санинструктор перенёс телевизор со второго этажа на первый. Впрочем, Миха даже рад был возвращению в батальон: нога зажила, а болезнь полмесяца лишала возможности сходить в баню. Служить летом в пустой казарме было одно удовольствие. Старшина пропадал неизвестно где, водители с утра уходили в парк, Серик Наульбегов целыми днями торчал в ленкомнате: писал пером, а чаще всего закрывался и спал. Таким образом, роту представляли лишь офицеры, прапорщик Номин да несколько человек, выписанных из санчасти. То же безлюдье было и в других ротах: начался летний полевой выход.
  Сегодня после ужина Миха, раздобыв сигарету, искал, где бы присесть покурить, и увидел странную уединившуюся парочку: Петра Головко и новенького – переведённого недавно во вторую роту фазана Толика Суркова. Миха сел рядом, закурил и очень удивился, что ни один не просит «покурим».
  - … Бабы – класс. Одна такая… Есть ещё толстушка…
  - У-у, - перебивал Головко, - а ещё какие?
  - Да там много. Моя такая среднего роста, блондинка, ничего так. А там целая общага. Фабрика…
  - О-о! А такие вот есть: чтобы тут, тут?
  - Всякие. Я у своей даже ночевал в комнате. Их там пятеро. К ним и кадеты подваливают. Но пропускной режим строгий: только в окно…
  - Ничего! Пойдём, пойдём… Миха, скоро отбой?
126
  Миха понял суть разговора и, почувствовав, что сейчас попросят докурить, глубоко затянулся и спросил:
  - Далеко идти, Толик?
  - Да нет. Быстро – можно за полчаса.
  - Дорогу хорошо знаешь?
  - Да в ту сторону… Я ж там ночевал. Покурим.
  - Тогда иду давать отбой… Не смотри так, Хохол. Не нравится, можешь с нами не ходить.
  - Ну, ты и жук. Набиваешься без спросу…
  … Прошли километра три. Время приближалось к полуночи, а моста всё не было. Сурков начал менять направление, задумывался на перекрёстках и вёл, возможно, наугад; но его спутники не придавали этому большого значения, болтали и в пятый раз расспрашивали своего сусанина про обитательниц общежития. Как-то они вдруг вырвались из чащобы однообразных кварталов маленьких частных домов с огородами, вышли к широкой, хорошо освещённой улице, и Сурков два раза прокричал, сначала радостным, потом испуганным голосом: «Мост!.. Ой, попугайчик!!» Действительно, на путепровод с большой скоростью влетал милицейский УАЗик, и дальний свет его фар уже скользнул по солдатским фигурам. Троица бросилась назад, в темноту. Длинная фигура Суркова запуталась в сапогах и грохнулась об асфальт, столкнувшись с землёй и с двумя своими тенями: от фар и от фонаря на столбе. Миха и Петро сиганули в кусты и затаились. Сурков быстро подскочил на ноги и тяжело застучал по тротуару. Гулкий звук и большая бегущая тень на заборе создавали впечатление, что пронёсся какой-то великан. УАЗик остановился. Двое в милицейской форме вышли на обочину, постояли минуту, о чём-то негромко переговариваясь, и сели обратно в машину. Завизжали колёса, но приятели, которые по военной привычке залегли на землю, выждали ещё немного на всякий случай и только тогда вышли на тротуар и стали свистеть и кричать своему провожатому.
  - Вот будут дела, если он вообще убежал…
  - Сплюнь, - Головко даже вздрогнул от этой мысли: дорогу назад он бы не нашёл.
  Раздался далёкий свист. Миха ответил, его приятель громко крикнул. Послышался стук сапог, и вскоре запыхавшийся Сурков вернулся к месту, с которого бежал не менее позорно, чем швед из-под Полтавы.
  - Уехали?!. Это оно, оно!..
  - Ну, ты и бегаешь! Як лось!
  - Пацаны, это оно!
  - Кто?
  - Ну, необходимый ориентир…  Мост… Я же говорил, что найдём мост…и я моментально доставлю вас к общаге… Теперь нужно прямо, а там будет девятиэтажка… она одна. Вот рядом с ней… Теперь быстро дойдём… Будут спать – разбудим.
  Миха поправил: «Так не оно, а он» и, не дослушав, пошёл первым.
  С высоты путепровода, перекинутого через ветку железной дороги, хорошо были видны
127
кварталы частных домов и – едва ли не на горизонте – серо-белые привидения – многоэтажки.
  Поворчали, но возвращаться назад, пройдя большую часть пути, никто и не подумал. Сурков уверял, что идти недолго, только кажется, что далеко. Миха, уяснив обстановку, посетовал, что ночью троллейбусы не ходят; Головко тоже повеселел. Раза три путешественникам приходилось сбегать с дороги и ждать, когда проедет машина. У одного двора Сурков вздумал нарвать уже отцветающей сирени, и ему пришлось опять демонстрировать своё искусство улепётывать – приятелям и собаке, преследовавшей наголову разбитого врага метров пятьдесят.
  Когда вошли в новый микрорайон, началась морось, перешедшая вскоре в проливной дождь. Заходить в подъезд побоялись, нырнули в замеченное Головко неразбитое окно подвала. Дождь словно рухнул из чёрной тучи, уставшей держать на весу целое озеро воды. Забарабанило так, что не слышно было голосов; ручейки мигом набухли до размеров потоков, как во время наводнения.
  Сурков посветил спичкой: подвал был тесно застроен чуланчиками, проходы между которыми напоминали лабиринт. Мнения разделились: один предложил поискать «гражданку», другой – «варэнье». Миха высказался в том духе, что ночь перевалила за середину и надо продолжать путь, благо ливень, вроде бы, иссякает. Спор однако быстро утих: на всех дверях висели такие замки, что о взломе голыми руками нечего было и думать. Сурков погнул свой складной нож и согласился, что пора вылезать.