Красная армия

Сверху ещё летели редкие капли, бурлящая вода топила тротуары и дороги в поисках стока, но туча уже уходила. Троица в сапогах быстро зашагала по лужам и ручьям, и через десять минут Сурков объявил: «Вот она общага. Я же говорил…»
  Бывает так: стремишься к чему-нибудь важному и видишь перед собой только эту цель, не думая, что обретение её подчас чревато ещё целым набором проблем. Так и наши самовольщики: прошагав три часа одним желанием поскорее добраться до общежития, они ни разу не задумались о том, как в него войдут и будут ли им рады в тот час, когда Луна уже заканчивает свой ночной путь.
  - Сколько же здесь баб? Мне на целый год хватит.
  - Сдохнешь от истощения, Хохол. Толик, какой этаж?
  - Пятый этаж. Ничего. По балконам очень легко. Спят, наверное. Темно. Сейчас я их разбужу. Вы постойте здесь, я вам дам знать. Было б ниже… Кто на  нижних этажах живёт, те связывают простыни и тянут. Но ничего, мне по балконам ещё легче…
  Миха и Петро отошли в тень, а их проводник действительно довольно резво полез вверх. «Дома я б только свистнул – сами б повыскакивали», - сказал Миха, но приятель промолчал: он был очень возбуждён, нервно поглядывал вверх и до разговора не снисходил. Вскоре раздался стук в окно, сначала осторожный, потом сильный, с громким шёпотом.
  - Ира! Ой, Света!.. Света! Света! – звал Сурков. – Это я, Света!
  - Что он мелет? – Миха вышел из укрытия, думая, что сейчас придётся лезть. – Был бы он Светой, мы б не тащились в такую даль…
  - Ну, шо вин там?! Нехай тарабанить, - Головко заметался  в нетерпении.
  Сверху доносился уже решительный стук: казалось, вот-вот вниз полетят осколки выбитого стекла.  Но вместо этого ещё несколько раз послышались громкие взывания, и длинная фигура
128
Суркова поползла вниз.
  Разочарование, злость за бессонную ночь и усталость сразу так навалились на всех троих, что они, почти не ругаясь и не обсуждая страшную неудачу, побрели обратно в свой гарнизон. Дорога назад была куда более трудной: ноги вдруг начали болеть, сапоги отяжелели, путь растянулся после дождя, словно до этого был ссохшимся, сжатым и потому коротким. Когда перевалили мост-ориентир, хотелось уже упасть на траву и заснуть, дать покой душе и телу. А впереди открывался большой и путаный  лабиринт улиц и переулков: и лишь ощущение, что находишься на запретной для солдат гражданской территории, на которой ты преступник-самовольщик, гнало вперёд.
  Пришли за полчаса до подъёма. Дежурный по батальону уже пробудился от своего ночного дежурства и бродил по казарме, готовясь поднять малочисленные роты.  Лишь только он прокричал команду, авантюристы разделись до пояса, спрятали одежду в траву и изобразили из себя примерных солдат, приготовившихся к утренней пробежке.
  Всё в это утро тянулось в замедленном темпе: долго не пускали в казарму с зарядки, наверное, целый час длилась уборка в расположениях, а, когда, наконец, объявили долгожданное построение на завтрак, придя с которого можно было получить работу и хоть немножко вздремнуть, оказалось, что путь к столовой в это утро удлиняется раз в пять: через плац, потом мимо всех казарм и клуба, и всё потому, что наряд «по кухне» опоздал с приготовлением чая.
  Когда проходили мимо клуба, как в насмешку, оркестр части грянул марш.  Лишь неделю назад ввели моду провожать солдат на обед с музыкой и хождением «по большому кругу», так что у многих пропадал аппетит, и они не ходили обедать вообще, а некоторые прибинтовывали к ноге тапочек и шли в столовую по статусу инвалидов – прямиком. А вот теперь добрались и до завтраков. Головко громко ругался на двух языках и толкал в спину Петрова и Поленцова; Миха уныло плёлся позади колонны первой роты, состоявшей всего из пяти человек и с ненавистью смотрел на огромные и грязные штаны недавно выписанного из санчасти Лешевича. Вёл «роту», весело давая команды, за неимением сержантов, Наульбегов. Винокуров в столовую не ходил: деду «не положено».
  После завтрака, в короткий перерыв до развода, почти все, кто был в батальоне, расселись в беседке на перекур. Миху вызвал к себе старшина.
  Винокуров сидел за столом ротного, свободно расстегнув пуговицы новенького, ни разу не стиранного хэбэ. Офицеров роты ещё не было, но рядом со столом стоял и курил начвещ батальона Ёлкин.
  - Кириллюк, оклиматизировался?.. Поедешь с товарищем старшим лейтенантом на полигон, отвезёшь нашим бельё, мыло. Их поведут там в баню, в Копытино.
  - Витёк, отошли Лешевича, что ему тут делать?..
  - Лешевич нужен мне в каптёрке. Ты ж не будешь тут в грязном белье копаться и всё прочее?.. Езжай, там же только наши. Привет от меня передашь Панфилу и Мазуру. Скажешь, чтоб долго там не торчали, а то уволюсь без них…
  - Что ты думаешь, солдат? – вмешался Ёлкин. – Там природа, чистый воздух, делов – ерунда. Увидишь, как они там работают. В баню водят. Что ещё надо?
  - Да, никто не дёргает. Начальство сейчас – наш взводный  и всё, - поддержал старшина.
129
  Миха не стал ждать, когда у обоих пройдёт благодушное настроение и ему попросту прикажут и прогонят из каптёрки, но природолюбивый начвещ его разозлил.
  - Хорошо. Когда выезжать, ёлки-палки?
  - Сразу после развода, - ответил Ёлкин. – На автовзводовском ЗИЛе.
  - Вон мешок с бельём. Смотри, чтоб ничего не пропало. Сходи в расположение, собери, сколько найдёшь, вихоток. На развод не суйся. Потом зайдёшь, я кое-что передам… - Винокуров ещё хотел что-то сказать, но, услышав в коридоре голоса Швердякина и Номина, поднялся и стал застёгиваться.


  Не было ещё и десяти часов, а солнце – раскалённая добела сковородка – уже захватило своими лучами небо и поливало их жаром всё пространство земли от горизонта до горизонта. На рассвете две-три блёклые тучки боязливо толкались у лесистой вершины сопки, но, как только красное торжествующее светило показалось за краем земли, они тут же умчались в испуге и растворились в бледно-молочной дали.
  Деревня сникла. Коровы на пастбище у мелководной каменистой речки торопились нахвататься травы, пока от неё ещё веяло свежестью. Листья деревьев и кустарников повисли книзу в дремотно-томительном ожидании ночи.
  И у магазина народ, ожидающий выгрузки хлеба, оставил переругивания за очередь и утих. Разговоры – обсуждение местных сплетен – вяло сошли на темы огорода и погоды. В дверях магазина показался солдат, карман его брюк сильно оттопыривался. Не переступая через порог, он опасливо огляделся и, увидев приближающегося к крыльцу  и остановившегося, чтобы дать мужику прикурить, офицера, завертел головой в надежде найти путь к незаметному отступлению. Но скрыться было негде, и солдат смело шагнул навстречу командиру.
  - Кириллюк, ты что здесь делаешь? – спросил Журавлёв.
  - Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Вот хочу курева купить.
  - А ты знаешь, что это самоволка и тебя спокойно можно отдать под суд?
  - Това-арищ старшнант, пацаны утром хватились: идти на работу, а ни у кого ни одной гильзы…папиросы или сигареты нету, - в последних словах Миха запутался.
  - Ходить в магазин можно только в сопровождении меня.
  - Да вас всё не было, а ждать уже когда…
  Журавлёв задумался на минуту.
  - Так, сигареты уже купил?
  - Никак нет, - Миха похлопал себя по пустым карманам.
  - Давай деньги – я куплю. А ты за самовольное оставление расположения роты – бегом марш в лагерь. Времени даю десять минут. Не дай Бог, пойдёшь шагом. Я отсюда буду смотреть. Всё, марш!
130
  Миха послушно и без всякого стеснения перед гражданскими резво рванул в гору и бежал, пока не скрылся из видимости, в одном и том же темпе крупной рыси.
  … Баба Нюра с «Кривой» улицы перевела на крыльце дух, восстановила ход мыслей с обрывочного на линейный и, вспомнив, как с боем взяла хлеб одной из первых, послала в хлопающую дверь магазина кучу ругательств средней степени грубости и уже без точного адреса. Заправив седую прядь волос под платок, она спустилась со ступенек и остановила соседку, чтобы пожаловаться на «Лисичиху» и «дурака Федота-старшего». Соседка только ради вежливости выслушала пару фраз и, опасаясь, что не достанется хлеба, сделала движение идти. Но баба Нюра ещё не высказала себя и, чтобы попридержать собеседницу, сказала:
  - А вон-ка поглядь: бежить, як скаженный. И чего вони бегають всё, бегають…
  - А обкурился, небось, тёть Нюр. Нынче все наркоманы. А кто одеколон хлещет, дак ещё добрый человек. Вон с городу вчера за ацетоном да дохлофосом на мотоциклах сколько приезжало. Сначала нюхают, потом, как те психи, песни поют…
  Напуганная старушка сама оставила разговор и засеменила к дому. Вот дожили, думала она. Скоро и к магазину страшно будет сходить. И что в городах столько народу держат? Вон деревня всё уменьшается и уменьшается, на «Кривой» улице половина домов стоит заколоченной, а в городе люд плодится и никуда не уезжает, ни на какие стройки… Баба Нюра дошла до своего двора и, закрывая калитку, накинула ещё и нижний крючочек. Дома за её отсутствие цыплята разгребли грядку с луком; собачонка, недавно взятая от своей матери, сорвалась и убежала прямо с верёвкой; котята залезли в разложенный для сушки горох и разбросали его. От нахлынувших домашних забот баба Нюра совсем забыла про опасность наркомании, торопливо занесла сумку в дом, начала выставлять в стол покупки и вдруг обомлела от пронзившего позвоночник холода: в руках её была неизвестно как оказавщаяся в сумке бутылка ацетона.
  … Через полчаса после бабы Нюры из магазина с трудом протискивался старший лейтенант Журавлёв.
  - Куды толкасси! – неслось сзади.
  - Чего лезешь, ты тута не стояла!
  - Стояла я, стояла, вон спроси тёть Валю…
  - Да вона сама влезла без очереди!
  - Молодая ещё, вперёд стариков хочешь взять! Иди назад!
  «И тут дедовщина!, - подумал офицер и, выйдя из магазина сам, двумя руками вытянул из сомкнувшейся за спиной толпы сетку с сигаретами и заказанными женой рыбными консервами.


  Митяй не любил выездов куда-либо. И по дороге на Копытинский полигон, удобно устроившись на матрасе в кузове годжаевской машины, под воркованье Душмана, что-то негромко рассказывавшего Курбанову, Митяй думал о том, как они будут жить на полигоне. Половина – сержанты, деды, фазаны, - конечно, начнут рубить колоду. Какие с них работники! Мало того, что сами ничего не станут делать, так ещё и их придётся обслуживать. То подай, это
131

принеси… Отдыхать едут, даже гитару в третьей роте взяли. Хороших работников остаётся человек пять, потому что с таких, как Душман да Курбанов, тоже толку мало: будут брать пример с их однопризывника Чабаева, примазавшегося к старослужащим. Тоже мне сержант. Только и может, что офицерам в глаза заглядывать… И с духов мало толку: русские бестолковые, нерусские отлынивают или притворяются дурочками. Плохо то, что всё время будешь на виду. Жрать – только то, что дадут. Никуда не смоешься, не поспишь в траве перед обедом, сделав своё задание.
  Мелькнул дорожный указатель, напоминающий, помимо всего прочего, о том, что по этой трассе можно доехать до самой Москвы, и Митяй задумался о том, что хорошо бы так ехать и ехать в этом блаженном состоянии покоя. А то до полигона хоть и далековато, но не успеешь даже расслабиться да поразмышлять, как