Красная армия

спасибо надо сказать: свои почти новые, отглаженные парадки оставляем роте… Ну, что стоишь? Иди.
  - Увольняшку дашь?
  - Наряд вне очереди дам! Иди и быстрее ищи басмача, а то у него вечером самолёт. Придётся мне тогда родную роту ограбить.
  Миха вышел из батальона, попросил оставить покурить, подождал, пока дадут, сказал проходившему мимо с серьёзным видом Душману, что его искал Грибанин, чтобы дать по морде.
  - Клянусь Аллахом, кардаш. Когда я земляка обманывал?
  Подошёл Салибаев, новоиспечённый младший сержант из второй роты.
  - Оставь покурить.
150
  - Усы обгорят.
  - У меня нет усов. Шутишь, да?
  - А Душман только что сказал, что ты бросил курить.
  - Пошёл он… Я ему вообще ничего не говорил… Мы с ним самим утром вместе курили…
  - Слушай, а это не тебя ваш старшина только что искал: полотенца в роте пропали.
  - А мне что те полотенца? Я не дежурный по роте.
  - Да?.. Точно: повязки на тебе нету. Ну, ладно. Ты просил покурить, но здесь и фильтра осталось на ползатяжки. Кури, если хочешь…
  Таждик не высказал обиды. Вот уже три дня он пребывал в благодушном настроении после назначения командиром отделения. С Кириллюком он обращался снисходительно, так как считал, что того судьба отметила повышением в звании совершенно не заслуженно: к офицерам относится небрежно, ротному на товарищей не стучит, при наведении порядка или на работах не прогинается, а, наоборот, рубит колоду.
  - У земляка достал металлический галун, - похвастался Салибаев. – Сегодня буду делать после ужина… Обычный – плохо: некрасивый и грязный быстро…
  - Смотри, хорошо делай, я ночью у тебя срежу погоны вместе с новым галуном. Ну, ладно, я пошёл за тушёнкой. Будем после отбоя с дембелями чифанить под гитару.
  Продовольственные и вещевые склады части располагались радом, в углу военного городка. Здесь находился пост №3 караула, и ежедневно происходил маленький спектакль. Без разводящего часовой не имел права допускать кого бы то ни было на территорию поста. И вот утром наряд по столовой во главе со складчиком Батаевым, правой рукой прапорщика Мясоедова, приходил для получения продуктов. Опытный часовой действовал по уставу: видя, что гости поленились сходить в караульное помещение за разводящим, он останавливал их криком «стой, назад!», а затем, при необходимости, предупреждал: «Стой, стрелять буду!» и снимал с плеча автомат. Тогда складчик посылал из наряда того, кто помоложе, в караулку или шёл сам, в зависимости от того, кто «стоял» начкаром. Для молодого же и неопытного часового этот эпизод был настоящим испытанием нервов. Во-первых, он, не зная наверняка времени прихода наряда, мог всех их попросту проспать где-нибудь на ящике с противопожарным песком. Во-вторых, Батаев мог пройти мимо часового, не обращая на него внимания и преспокойно вскрыть склады; мог пригрозить, послать подальше, сказать, что ничего не даст «плохому постовому». И часовой, зная наверняка, что ему не выпросить у прижимистого узбека и горсти печенья, не говоря уже о банке сгущённого молока, капитулировал перед более сильной волей, за что потом получал серьёзный нагоняй от своих командиров по караулу.
  Миха появился на территории третьего поста, на котором, как свои пять пальцев, знал все места, где можно вздремнуть с автоматом в обнимку, в такое время, когда большинство печатей было вскрыто, на складах работали и часовой из танковой роты их батальона слонялся от двери к двери с вечной солдатской целью что-нибудь стянуть.
  - Эй, олух, проверка из штаба идёт, заправься, - не удержался Миха, чтоб не задеть своего однопризывника.
  - Пошёл ты… Лучше б время сказал…
151
  - Юсупов здесь?
  - Здесь Хамид, и Джамал здесь. Там, у себя на складе.
  - Ага. А времени семь утра, как и вчера. Из батальона выходил, была полночь.
  - Пошёл ты…
  Череп Джамал Искандаров из РМО заменял увольнявшегося Юсупова на важном посту работника вещевого склада. Так уж повелось в этой части: уходил с «тёплого» места дембель и подбирал себе замену среди земляков. Получалось, что склады были узбекским местом из одного солдатского поколения в другое, кочегарка – азербайджанским, хлеборезка – грузинским, свинарник – украинским и так далее, если, конечно, в смену поколений не вмешивались товарищи командиры, ибо «блатные» солдаты имели привычку пьянствовать и ходить в самоволки, а то даже приводить подруг прямо к себе, на секретный объект, и иногда на этих делах «палились».
  Миха вошёл в склад. Юсупов, в парадке, ботинках, чёрной фуражке, словом, по всей дембельской форме, что-то говорил своему помощнику на родном языке тоном инструктора.
  - Домой, Хамид? – спросил Миха.
  - Всё, отваливаю. Служите, духи, сами.
  - Да мне уже год остался. Я насчёт парадок…
  Юсупов отослал куда-то Искандарова, потом положил небольшой свёрток в дипломат, стоявший на тумбочке, и только тогда обратился к Михе.
  - Что, старшины домой собираются?
  - Не знаю… Пока парадку не дашь, куда они поедут?
  - Э-э, - самодовольно улыбнулся узбек, - без меня не обойтись… На, держи!
  - Слушай, Хамид, ты всё равно уезжаешь сегодня, подари и мне парадку…
  - А мне домой повестка в суд?.. Тебе ещё много служить, достанешь ещё…
  Миха быстро укладывал всё в вещмешок, а Юсупов совсем по-детски похвастался ему авиабилетом на самолёт, который улетал через несколько часов. Вдруг в склад заскочил Мехрабов из второй роты, стоявшей в наряде по столовой, и что-то затараторил по-своему. Весёлое выражение мигом исчезло с лица бывшего складчика, и он заторопился.
  - Пойдём, Кириллюк, закрываю… Надо земляков выручить.
  Навесив замок, узбеки быстро двинулись в сторону продовольственного склада; Миха с вещмешком на плече, любопытствуя, пошёл следом. Выйдя за угол, он быстро оценил ситуацию: у раскрытых дверей продсклада Батаев ругался с нарядом по столовой и, судя по всему, дело шло к драке. Конфликт между представителями старшего призыва не позволял Михе в открытую стать зрителем, и он спокойной походкой постороннего прошёл метров двадцать, пока от всех, находящихся у склада, его не укрыли железобетонные блоки, навезённые на какое-то строительство. Здесь он спрятал вещмешок и осторожно пролез в середину блоков. Слышно было не очень хорошо, зато видно – как на ладони. Пять узбеков – трое из второй роты и два складчика Батаев и Юсупов – стояли полукругом, охватывая с
152
флангов тех самых двух несостоявшихся курсантов, уехавших под предлогом поступления в военное училище из Афганистана. Ещё два солдата второй роты из наряда по столовой стояли праздными зрителями. И то сказать, они были всего лишь духами, и теперь с опаской наблюдали, как ругаются старые солдаты. Батаев, за которым была явная инициатива, громко объяснялся, прямо захлёбываясь словами и потому помогая себе жестикуляцией.
  - Я дэмбл, дэмбл, понимаэш?! Дух на … посылай! Я два года служил! Я на чемоданы сижу!
  - Мы тоже в армии не первый день и не меньше твоего повидали! – ответил один из оборонявшихся довольно громко, чтобы прервать Батаева.
  Дальше слышны были только однообразные выкрики шефа продсклада и выступавшего в роли миротворца бывшего шефа вещсклада Юсупова. «Впятером, а ничего сделать не могут», - злорадно подумал Миха и поймал себя на сочувствии экс-афганцам. «Ребята держатся со спокойствием удавов. А говорили: трусы, с Афгана сбежали…»
  Юсупов посмотрел на часы и заторопился. Картина изменилась: Хамид быстро попрощался с земляками и, почти по-дружески полуобняв «афганцев», повёл их от склада, что-то громко и скоро наговаривая. Наряд занялся своей работой: получением продуктов, только Батаев предварительно наорал на тех двух неузбеков из наряда, которые не принимали участия в баталии. У своего склада Юсупов разошёлся с противником в разные стороны, при этом через рукопожатие было совершено перемирие. Два наглых деда, обидевших дембеля, сидевшего на своих дембельских чемоданах, лениво побрели в сторону батальона, а Юсупов исчез в складе и тут же появился с вещами и в сопровождении Искандарова.
  Миха, поёживаясь от холода бетона, с волнением смотрел на увольнявшегося в запас солдата, позади у которого были долгие семьсот с лишним дней трудной ли, лёгкой ли службы в армии, а впереди – счастливая и свободная гражданская жизнь, полная наслаждений и приключений. Как это здорово – проходить равнодушно мимо офицеров и думать о службе как о чём-то далёком, уже стирающемся из памяти. Да и что вспоминать? Этот пионерлагерь для восемнадцатилетних, где трудно, пока не привыкнешь, и где потом извлекаешь из души на поверхность сколько есть наглости, подлости, хитрости и спокойно проживаешь время, расписанное товарищами офицерами по минутам? И зачем создана эта армия? Чтобы солдаты хитрили, обманывали командиров, грызлись за еду, за блатную работу, с великим риском ходили за забор к девчонкам, что всякий нормальный парень может сделать, никого не спрашиваясь? И чтобы офицеры учились по пять лет для того лишь, чтобы разоблачать солдатские хитрости, строиться, расходиться и получать за это деньги?.. Эх, если б в Афган… Защита революции… Всё сразу бы приобрело смысл… А эти? Зачем они уехали от славы, орденов, просто небессмысленной службы? Ходят теперь с нарядом по столовой за продуктами, хотя все остальные деды второй роты попрятались сейчас по тёплым местам. Почему? Не может быть, что они такие уж глупые. Не похоже. Это Аракелян всех на свете считает глупее себя, хотя ему, такому легковерному, любой дух может навешать лапши на уши…
  Миха шёл следом за Юсуповым, поглощённый своими мыслями. Он уже отвык длинно размышлять. Мозг давно подчинился насущным потребностям момента и, лишь засыпая, вырисовывал иногда картины будущей или – теперь реже – прошедшей гражданской жизни. Так «проводил» он дембеля до самого КПП, понаблюдал издали, как Хамид попрощался там с, может быть, малознакомым ему нарядом и шагнул за железные ворота в новую жизнь.
  Расслабленное состояние у Михи быстро сменилось озлобленностью. Вину за то, что ему ещё целый год «бурлить» в этой части, он переложил на увольнявшихся в ближайшее время
153
Винокурова и Памфилова и решил: «Говна им, а не парадки, мне тоже скоро домой». Миха вернулся на третий пост, перепрятал парадную форму получше и с пустым вещмешком вернулся в батальон.
  Известие о том, что Юсупов уехал домой ещё до того, как Миха пришёл на склады, настолько расстроило «старшин», что Миха поскорее убрался из каптёрки, боясь, что раскается в своём воровстве. Винокуров и Памфилов даже не спросили, почему он так долго отсутствовал. Впрочем, Миха и не готовился сочинять какаю-нибудь версию, зная, что закалённый армией ум найдёт десять способов убедительно отовраться. За видевший его с Юсуповым наряд не волновался: «старшины» уже два месяца сидели в каптёрке или у земляков в роте связи и общались только со своим призывом.


  Через несколько дней после того как Миха стал обладателем двух новых парадных форм, которые теперь уже лежали в очень надёжном месте, его и Митяя по телефону вызвали в штаб, в Особый отдел. Хорошо ещё трубку поднял Филипченко, который тут же нашёл обоих и передал приказ так, что никто посторонний не слышал, а то сразу же пошёл бы слушок,