не вправе исключать ни под каким предлогом.
-Да я как-то её и не исключаю. Просто не ставлю – и все. А если говорить о пятибалльной системе, то есть еще и такая отметка: «единица». Но ею почему-то школьные учителя почти не пользуются. А в вузах единицы и вовсе не существует как оценки. Этот факт чем объяснишь?
-Да ничем. Если существует одна неудовлетворительная оценка, то зачем пользоваться еще какой-то иной неудовлетворительной оценкой? Неудовлетворительнее неудовлетворительного не бывает. Очень простая логика.
-Тома, ты никогда не задумывалась над тем, что есть такое - неудовлетворительная оценка «двойка» по сути?
-А почему я должна об этом задумываться?
-А потому, что двойка – это оружие, которым учителя колотят своих учеников, пользуясь правом сильнейшего. Причем, это не единственное оружие, как известно.
-Это право, между прочим, предоставлено государством.
-Неважно. У тебя есть оружие, а у малолетних Иванова, Петрова, Сидорова никакого оружия нет. Эти маленькие человечки пришли к тебе с чистой душой и открытым сердцем, чтобы получить от тебя благо: знания, умения, навыки. Еще немного добра, внимания, уважения. А ты суешь им, словно кость в горло, нечто непонятное и требуешь, чтобы они все твое замысловатое варево не только проглотили, но и немедленно переварили в своих мозгах. А их тошнит от всего этого. И тогда ты ставишь их к стенке и бьешь двойками прямой наводкой. Мало двоек, давай громить записями в дневниках, доносами, оскорблениями. И еще хочешь, чтобы они тебя уважали, преклонялись пред твоею ученостью и авторитетом учителя. Все это справедливо, считаешь? Это имеет право на существование? Ты знаешь, Тома, я глубоко убеждена, что учителям, превращающим класс в некое поле боя, просто не место в школе.
-Может быть, ты в чем-то и права. Хотя насчет «маленьких человечков» не совсем так. В школах бывают и двухметровые недоросли. И, скажи мне, как можно воздействовать на ученика, если он откровенно, а порой даже очень цинично, хамит в присутствии всего класса, и класс при этом явно поддерживает зарвавшегося товарища?
-Честно говоря, у меня такого в практике не было.
-Что, совсем даже ни разу?
-Представь себе, ни разу не было. Понимаешь, Тома, со своими учениками с самого начала я сразу же устанавливаю такие отношения, которые в принципе исключают любые проявления негатива. Как на уроках, так и во внеурочное время.
-И что же это за отношения, если не секрет?
-Доброжелательные, Тома. Мои ученики – это мои сотрудники. И мы вместе в поте лица трудимся на ниве просвещения. Хороший руководитель, если он дорожит своей репутацией и своим делом, обязательно будет беречь своих сотрудников, ценить их, поощрять в работе.
-Ты это серьезно, или шутишь?
-Более даже, чем серьезно. Кстати, мои маловозрастные сотрудники прекрасно понимают серьезность такой моей позиции и стараются тоже вполне серьезно относиться к своим трудовым обязанностям. Конечно, не всегда все гладко получается. И проблем немало бывает, как во всяком трудовом коллективе. Но решаем мы их спокойно и по-деловому.
-Но все-таки! Ну, к примеру, если бы вдруг случилось так, что нахамил ученик, ну, или совершил что-нибудь этакое дерзкое? Как бы ты поступила?
-Тома, ты представляешь, до какой степени нужно довести человека, чтобы он решился на противоправное действие в присутствии целого класса свидетелей?
-Так ведь свидетели-то – его сторонники.
-Запомни, Тома, что у хорошего учителя не может целый класс быть в противниках.
-Ну, ладно, пусть это будет плохой учитель. Как он должен разрешить ситуацию?
-В первую очередь, по-моему, нужно попытаться поставить себя на место ученика. Почему он совершил тот или иной поступок? А потом посмотреть на себя глазами того же самого ученика. Что в моих учительских действиях было такое, что вызвало у него ту или иную реакцию? Понимаешь, когда между учителем и учеником возникает конфликт, то положительно разрешить этот конфликт может и должен только учитель.
- Ты, Наташа, верно, учитель от бога. Но что нам-то, простым смертным учителям, делать?
-Очень сильно уважать себя и своих учеников. И никогда не проявлять на уроках своих эмоций.
20 января Из письма.
«Дорогая Ольга Васильевна! Я внимательно ознакомилась с рецензией к моей монографии и со всеми теми рекомендациями и предложениями, которые приняты были на Ученом Совете. Признаюсь честно, что я не ожидала увидеть свою рукопись настолько безобразно исчерканной вдоль и поперек нашей «благожелательной» цензурой в лице дорогих моих собратьев по научному цеху. Я не уверена, что это мое решение будет одобрено даже Вами (я уже не говорю обо всех остальных), но в своей работе я не намереваюсь изменять ни строчки. Ни единого слова. Так что, если моя работа кого-нибудь в университете, в том виде, в каком она есть сейчас, еще интересует, то рукописные копии имеются и на кафедре, и у Вас на руках. Поэтому я не вижу нужды еще раз перепечатывать работу для того, чтобы отправлять ее в университет. Поверьте, дорогая моя Ольга Васильевна, у меня для этого нет ни времени, ни желания. Да и мысли мои уже далеко вперед ушли.
А что касается самих предложений и рекомендаций, то я, как автор, не могу их принять по нескольким причинам. Для того чтобы просто и обстоятельно объяснить эти причины, я все рекомендации распределила по группам. Однако начать я хочу с вопроса авторства. Меня до глубины души взволновало и возмутило предложение Ученого Совета «прилепить» к моей работе еще соавторов («для солидности»). Я не принимаю такую постановку вопроса в принципе и по этическим, и по человеческим соображениям, да и с точки зрения закона. О какой «солидности» идет речь, я не могу понять? Да и по каким критериям вычисляется эта самая «солидность» (как я поняла, автора)? По возрасту, занимаемой должности, партийной принадлежности, или еще какой? В конце концов, народному образованию требуется сама идея или «солидное» имя ее автора? Зачем мне нужны соавторы, которые палец о палец не ударили в замысле, вынашивании, разработке о построении моей идеи? Да, очень много людей очень много помогли мне в осуществлении моей идеи. Мне предоставили помощников, экспериментальную площадку, мне дали средства, время. Меня поддерживали, опекали, направляли, указывали на ошибки. И я это ценю. Кстати, в списке используемой литературы и в объяснительной записке я вписала все без исключения имена и фамилии всех деятелей культуры и всех лиц, труды и идеи которых я использовала в своей работе. Кроме того, в объяснительной записке я подробно описала историю развития идеи культурологического просвещения в массовой школе от античности и до настоящего времени. Я детально обрисовала картину зарождения, распространения и развития идеи преподавания культуры в школе в нашей стране. И, естественно, не обошла вниманием своих ближайших предшественников, идеи которых послужили толчком к моим разработкам. Ольга Васильевна, я рассказываю это все не для вас, поскольку вы сами неоднократно читали мою работу. Я объясняю суть. Потому что во всей своей работе красной нитью я провожу мысль, что сама по себе идея культурологического образования не мною придумана. Новизна и уникальность моей идеи - в структуре ее реализации на практике. Иными словами, программ и разработок сейчас существует тьма. Моя же, в том виде, какой я ее вижу, предложена только мною. И никем другим. Так почему же я должна дописывать к себе еще каких-то людей, пусть даже преочень умных и солидных? Кстати, этим «солидным» людям не стыдно будет воровать чужую интеллектуальную собственность, если, к примеру, что-нибудь или кто-нибудь вынудит меня поступиться собственным принципом? Вот еще в чем вопрос.
Теперь конкретно о группах рекомендаций. Первую и самую распространенную группу рекомендаций я бы назвала политической. Это различного рода «указания» на мои «заблуждения» относительно «мудрой» политики партии и правительства в области народного образования. Во-первых, я не собираюсь никоим образом ни покушаться на мудрость политики партии и правительства, ни совершать ревизию всех мер, проводимых нашим государством в области народного образования. Поверьте, я очень и очень далека от всего этого. Я всего лишь провожу научный анализ существующего в ряде школ, подтвержденный экспериментальным путем, и предлагаю свою концепцию для решения проблемы. О какой политике идет речь?
Следующая группа рекомендаций носит чисто дилетантский подход ряда товарищей к конкретным узкопрофессиональным сферам, имеющим место в моей работе. Иными словами, к примеру, как может очень далекий от музыки человек, не имеющий даже начального музыкального образования рассуждать, а уж, тем более, судить о теории музыки? Наши ученые мужи в университете могут. А я должна к таким суждениям прислушиваться и соответственно корректировать свою работу.
Третья группа рекомендаций – это рекомендации, образно говоря, высосанные из пальца. Ну, я понимаю, если бы наши товарищи, к примеру, рекомендовали бы к выступлению программу концерта художественной самодеятельности на партийную конференцию. Тогда, разумеется, имели бы место пожелания «упомянуть», «заострить», «привлечь свежие силы» и тому подобное. Но в научной работе к чему все эти губошлепства? Это при всем том, что в «целом всю работу следует сократить».
Не стану я ничего сокращать и ничего менять! И марионеткой в чьих-нибудь руках я тоже никогда не стану! Я поступлю так, как посоветовал мне на встрече в рамках «круглого стола» чешский профессор Вацлав Стрычек, который авторитетно заявил мне, что моя работа стоит дюжины диссертаций. Так вот, он мне сказал: «Не опубликуют в вашем городе, езжайте в Москву. Не опубликуют в Москве, отправляйте в Прагу. В Праге не продвинете, посылайте в Лондон. Там непременно вас оценят. А я вам помогу». Вот так-то, дорогая Ольга Васильевна! И, поверьте, я действительно настроена решительно. Не против вас, разумеется. Вам я верю и вас ценю. Вы, пожалуй, единственный человек, который готов всецело помогать. Жду скорейшего вашего ответа. Н.Н. Гончарова».
27 января. Сосновка, школа
-Наталья Николаевна, я бы хотел знать, когда вы сможете подготовить план и сценарий урока?
-Какого урока?
-Да открытого.
-Николай Павлович, я могу прямо сейчас и совершенно точно сказать вам, что у меня все уроки – открытые. Так что любой план любого сегодняшнего урока я готова представить вам прямо сейчас.
-Нет, вы меня не поняли. Я говорю о том уроке, который вы будете давать на районном семинаре. Я же вам говорил.
-Да-да, я очень хорошо помню. Мы же с вами договорились. Но как я могу дать вам план и, тем более, сценарий, урока, который состоится через три недели? Если вы объявите мне точную дату семинара, то по календарному плану я, разумеется, могу назвать вам тему урока. Но как я планирую провести сам урок, я могу вам показать только накануне.
-Да вы что?! Серьезно мне об этом говорите? Вы понимаете, что ни я, ни руководство района не имеем права рисковать и пускать все дело на самотек. Мы должны абсолютно точно и в подробностях знать весь ход мероприятия. Поминутно
