назвать сына. Дамир отвёл меня к столу, а эта женщина что-то пыталась доложить судье, как мой папа лишал её возможности видеться со мной, как он и его мать отобрали ребёнка, лишили её счастья материнства и прочую чушь.
Судья призвал всех к порядку, и стало тихо. Наши противники выглядели уверенно, я насчитала четырёх человек, трое мужчин и эта женщина. Мужчины оказались двоюродными братьями папы по разным линиям, у нас дома не было их фотографий, но своё родство они подкрепляли документами. Один из них был юрист, наглый, в каждом слове подчёркивающий, что дело выиграют они.
Я даже не пыталась понять все эти схемы, как они решили раскроить одну квартиру на всех. Почему недостаточно папиного завещания? Он же сделал его перед операцией, как знал, что умрёт. Я думала об этом и плакала, совершенно не слушая происходящее вокруг. Судье даже пришлось прервать заседание, чтобы я успокоилась. Хороший человек, он лично принёс мне чай и печенье на блюдце, по-дружески похлопав по руке. Дамир шепнул, что это очень хороший знак. Он не сомневался в нашей правоте, но предупреждал, что дело может затянуться. Так и случилось. Наши противники забросали судью ходатайствами, напирая на то, обвиняя посмертно папу и бабушку, что они украли меня у мамы. Я не выдержала и закричала на неё: «Ты сама нас бросила! Зачем ты врёшь?! Когда я умирала в больнице, когда папа умирал, ты ни разу даже не пришла, не позвонила, не написала ни строчки!». Меня забила истерика, и судья перенёс заседание. Мне даже вызвали скорую, вкололи что-то, но ехать с ними я отказалась, а маму не пустили на суд, её почему-то не пустили, но почему? Дамир не смог мне объяснить, ссылался на какие-то положения, законы, сраные бумажки, которых я не понимаю и не желаю понимать! Судья подошёл к нам, я лежала на скамье под препаратом, почти ничего не соображая. Он коротко переговорил с Дамиром, и из их разговора я поняла, что надо собрать всю историю развода, все решения судов ¬ всю папину папку, и почему мы не взяли её сразу? Не знали, что дело вот так вывернется. Судья попросил предоставить справку о том, что мама живёт со мной, тогда он допустит её в зал. И почему, почему надо совать всем какие-то бумажки, чтобы к тебе пустили родного человека, который сможет помочь, поддержать? Разве я в тюрьме?.. а разве нет? Глупо? Нет, не глупо.
Суд переносили два раза, сначала по ходатайству истца, что за слово такое, ходатайство, а потом судья заболел. Заседание назначили на последней неделе года, город готовился к долгим праздникам, а мы подшивали документы, считали копии. И почему мы должны готовить каждую бумажку с копией для каждого? Если судиться годами, то выкинешь уйму денег только на бумажки. Дамир объяснял, что это такое требование и нечего здесь обсуждать, а я спорила, талдыча вбитые в школе декларации о цифровом документообороте, победившей «ЦИФРОВИЗАЦИИ», каждую секунду трогая свой сломанный нос, который ужасно чесался под повязкой.
Да, мне сломали нос. До сих пор трясёт, как вспомню. Травматолог что-то делал, вправлял на место, было очень больно, пришлось терпеть, очень уж не хочется, чтобы сросся криво. На удар я сама нарвалась, прокручиваю всё в голове, вспоминаю, что могла увернуться или не могла? Как часто в голову лезут ненужные, вредные мысли о том, что можно было бы всё исправить, надо было вести себя иначе, сказать в нужный момент веское слово, как сладко лежать и терзать себя этими сценариями, где ты всё сделал как надо, победил, доказал, и сам начинаешь верить, что так и было. Приходишь в себя, и усталость действительности накатывается девятым валом, разбивает окончательно, а сил больше нет, кончились, утекли в реку бесполезных и бесплотных мечтаний. Борюсь, борюсь с собой, но ничего не могу поделать, хочется поваляться, ощутить себя героиней, крутой.
Это случилось в начале декабря, снег только-только выпал по-настоящему, небо хмурилось, пряча ленивое зимнее солнце. Мы гуляли с Заирой и Тайсоном, долго гуляли, забыв про работу, учёбу. Бегали по свежевыпавшему снегу, кидались снежками, а между нашими ногами крутился, прыгал от радости Тайсон. Когда у меня болит нос, я вспоминаю нашу прогулку в парке, и боль отступает, но чешется ужасно!
У дома нас ждали три человека. Я их приметила раньше, но не придала значения, мало ли кавказцев шляется по городу без дела. Заира увидела слишком поздно, у самого подъезда, бежать было некуда. Она вскрикнула от ужаса, никогда ещё не видела её такой бледной, постаревшей на десять лет за одну секунду.
Два мужика схватили её под руки, третий что-то гневно выговаривал на непонятном языке, будто бы каркал. Потом она сказала, что он говорил по-дагестански, обвинял её, читал приговор. Мужики были очень похожи, тот, что держал речь, был старше, шире остальных, но самый низкий, а два других были совсем молодые, немногим старше меня, высокие, тонкие, не набравшие борцовского веса. Не знаю, что на меня нашло, но я и Тайсон бросились на них и вырвали Заиру. Дальше всё было как в тумане. Перед моим лицом просвистел кулак старшего, я увернулась, но второй удар сбил меня с ног, и я кубарем покатилась к припаркованным машинам.
Злость, наверное, это была она, заставила меня вскочить и броситься на него с кулаками. Два брата не успели схватить Заиру снова, а я била в морду старшему. Вид у меня был ужасный, как я потом поняла – белый пуховик был весь в крови, лицо, искривлённое от гнева и боли, а руки машут беспорядочно, не нанося ощутимых увечий, так, скорее досаждая, оскорбляя. Он сбил меня с ног очередным ударом, но уже в грудь. Я с трудом поднялась, бешено глядя на всех. Заира и два молодых брата стояли как вкопанные, с ужасом смотря на меня, старший тоже на всякий случай отступил назад, готовясь что-то сказать, но первой начала я. Как я орала, как орала! И откуда у меня столько сил появилось? Я их обвиняла во всём, смешала с грязью их мужское достоинство, называя обосранными горными орлами, членодержателями, пидарасами, никчёмными людишками, довершив поток оскорблений клеймом позора, что сильно подействовало на них. Старший побледнел и молчал, молодые роптали, но подойти ко мне боялись.
У меня в голове так шумело, что я не сразу поняла, в чём суть этой драки, почему они схватили Заиру. Оказалось, что это её братья, которые искали сестру вот уже три года. Она сбежала из дома с тем, кого любила, Магомед был из другого села, другого тейпа или что-то такое, не поняла эту чушь, и он не мог жениться на Заире, отец, дед, мать – все были против. И как могут они, одетые в модную одежду, держа в руках последние айфоны всерьёз следовать этим архаическим традициям. Я стала высмеивать их, а высмеять мужчину может только женщина, и старший попросил пощады.
Заира утирала кровь с моего лица платком, у ног жалобно скулил Тайсон, ему тоже досталось от кого-то, но пёсик терпел, рычал на врагов. Старший дал обещание, что не тронет Заиру, но просил поговорить с ними, сначала они отвезли меня в травмопункт, где мне наложили швы и вправили нос. Забавно, как они себя вели, беспокоились, а старший в конце сказал, что если бы я была из их народа, то он всё бы отдал, чтобы жениться на мне. И это приятно, я тогда поняла, что нравлюсь мужчинам, пускай и таким глупым, но мужчинам, они увидели во мне женщину, и это очень приятно!
Дома нас ждала Заира и Магомед. Меня пригласили за стол, как родного человека. Старшего брата звали Ислам, а два молодых были Махмут и Магомед, про себя я подумала, что с фантазией на имена у них не очень. Хорошо поговорили, возможно потому, что я была за столом. Я задавала столько вопросов об их традициях, об этих спорах, долге, который уничтожал свободу личности беглеца, но и охотника тоже, стиснутого в рамки мнения старших, вынужденного порой делать то, что не хочется.
Они очень любили свою сестру, и это было видно, особенно по молодым ребятам, которых Заира и растила, когда жила с ними, на правах старшей сестры, была ещё и младшая, ей пока 9 лет, Заира тайно переписывалась с ней, и Ислам знал об этом, но не сдавал сестрёнку. Решения не было, ослушаться старших они не могли – Заиру требовали домой, сама или не сама, пешком или в багажнике, но на суд клана. У меня до сих пор голова кружится от всего этого, смотрю на календарь, на экран, где живёт своей жизнью скоростной интернет, когда можно связаться с любой точкой на планете и увидеть, что там происходит, узнать, куда ещё скакнула наука, вырывая нас из тягучего плена Средневековья, и вот оно, рядом, во всём новом, модное, современное и бесконечно несчастное. Верно угадав их логику, что они должны были выполнить свой долг, я предложила им соврать, взять грех на совесть. Они сначала возмутились, стали сыпать цитатами из Корана, так трудно было сдержаться, чтобы не начать опять их высмеивать, но я сдержалась. В одной из цитат я уловила нужную уловку и перевернула её в нашу пользу, настояв, что, переступая через себя, давя свою совесть, они совершают гораздо большее прегрешение. Никто из них не считал, что они делают правильно, в целом они симпатизировали Магомеду, драки не было.
Расстались спокойно, Ислам попросил разрешения иногда навещать сестру, а семья успокоится, пройдёт ещё десять лет и успокоится, на что Махмут пошутил, что Назифа подрастёт и сбежит к сестре, вот тогда будет настоящая буря.
Вот так мне и сломали нос. Со стороны выглядит весело, наверное, но ночью я кричала во сне, от страха. Мне снилось, что меня избивают, а я ничего не могу поделать. Когда я проснулась, очень рано, у моей постели сидели бледные мама и Заира, она услышала мои крики сквозь стену. А я ещё шутила с Исламом, что если нос не срастётся нормально, то я ему сломаю его, в отместку. А что там ломать, у него нос сломан много раз кривой и безобразный. Я ревела и просила Заиру уехать, куда-нибудь, но подальше, скрыть следы, затаиться.
Они переехали, через два дня. Я знаю, где они живут, но пока не ездила, всё боюсь, что за мной могут следить. Мы разрабатываем маршруты, как бы нам случайно встретиться, поехать разными путями, поиграть в шпионов. Дурацкая детская игра, от которой очень страшно.
Суд состоялся. Никто не спросил о моём носе, кроме судьи. Моя биологическая мама не бросалась на шею, она вообще ни разу на меня не посмотрела. Судья изучил наши документы, как папа разводился, как они искали её с милицией, как она не являлась на суд. Про алименты я ничего не говорила, об этом спросил судья, и они испугались, сумма то набежала огромная за все годы. Эта женщина пыталась сначала возразить, что она мать и не должна платить алиментов, но тут уж судья добил её, зачитав положения закона. У него всё было наготове, будто бы он ждал этого выпада.
Квартира моя! По праву и по совести, стоило бы радоваться, но от этого суда так тошно и мерзко. Когда мы вернулись, я с некоторым отвращением посмотрела на свою квартиру, не понимая, почему эти бетонные стены так меняют людей, разве это стоит того, чтобы становиться сволочью? Дамир предупредил, что эти могут попробовать подать апелляцию в Федеральный суд, но мне было плевать. За стенкой было пусто, раньше там были Заира и Магомед, и я иногда слышала, как тявкает Тайсон, а теперь пусто и грустно. За окном метёт снег, метель жуткая, слепая, из окна дует, но не хочется вставать,
