Сиротская Ойкумена

под мощным слоем дерна всегда водилось неубиваемое болото. Но с тех пор как вода отводится через городские каналы в залив, болота высохли.
Крыши из металлочерепицы, зеленые сады, мачты. Разноцветные трапециевидные фасады домов на улицах, круто сбегающих в сторону порта. Финистер Пойнт и думать не желал об осени. Южные деревья с кронами, как пламя свечи, еще были полны убедительной зелени, но ветер с океана налегал уже сырой, промозглый. Ужасно Ольге нравилось смотреть, как лайнеры шли поодаль вдоль побережья, а зимой, над городскими огнями они сияли как новогодние елки под гирляндой. Когда такой плавучий город приставал в порту, то верхние палубы были видны издалека, выдаваясь над приземистыми городскими кровлями, словно иллюминованная к празднику крепость на холме. Острый голубоватый нос гигантской многопалубной «Магнифики» не умещался в порту и торчал далеко вдоль сочных прибрежных лугов, привязанный толстенными канатами к бетонным быкам возле волнореза. Лайнер был похож на плавающий городской квартал, который океан прибил к земле.
Если бы спросили – что за город такой Финистер Пойнт? - то Ольга ответила бы, пожалуй, что он похож на старый советский мультфильм про Чебурашку. Таким она увидела его в последний год своего детства. Ей нравится здесь. Свежий и пряный аромат травы наплывает с густых сенокосных лугов, а эти самые луга начинаются рядом, в двух шагах, и даже норовят вылезть отовсюду на улицы и даже на площади, притворяясь для виду парками, потому что Финистер Пойнт - совсем небольшой город, а трава растет быстро.
- Здесь не тропики. Океан слишком холодный для плавания! – настрого предупредила сестра Агата.
Но в целом старушка оказалась совсем не строгой и называла Ольгу удивительным словом «ясколка».
- Откуда вы родом? – спросила Ольга.
- Я из Беларуси. Родилась в Могилеве, где мои родители работали на строительстве завода. Они оба инженеры-проектировщики, если я правильно называю. Когда мне было три года, мы переехали в Краков. Там закончила школу, и с тех пор вот... – и сестра развела руками.
Здесь следует заметить, что голос у сестры Агаты имелся выдающийся. Когда она была в духе и смеялась, раскаты ее хохота, казалось, проникали в самые дальние закоулки и носились по всему кампусу. Что касается интендант-сестры, то она часто сама вела мессы в церкви Непорочного зачатия, от которой океан был в двух шагах, только не в сторону парка, а в обратную. Ольга как воспитанница пансиона могла участвовать в церковном хоре, но она ужасно тогда робела. В хоре пели подростки и дети из города и городского округа, и ей страшно нравилось слушать это пение. Еще нравилось ей смотреть, как многоцветный свет от витражей просвечивает пушистые волосы поющих, когда они выводили Civitas Sancti tui. Эта музыка долго потом отдавалась у нее внутри.
Птицы в августе летели в небе аналогичным треугольником, что летали дома, в прежнем мире. За хмурым окном стонал дождь. А для матери - маленький медицинский бокс, затем одноместная палата в монастырской больнице, где Ольга вызвалась помогать уборщицей. Мама все не просыпается, и только на мониторе видно, что она медленно дышит и что ее сердце бьется.
За все время она сказала ровно два слова. Это случилось поздним вечером в начале зимы, когда в палате была только она и Ольга с ее домашним заданием по китайскому языку. Мама в полной тишине сказала:
- Меня нет.
Ольга взметнулась и прислушалась. В напряженной тишине не было слышно больше совсем ничего, если не считать попискивания медицинской электроники и еле долетающего шума ветра за окном. В тот вечер мать не сказала больше ни слова, да и вообще с тех пор никогда не подавала голоса. Став постарше, Ольга даже думала иногда, что ей послышалось или разыгралась фантазия.
- Что видит мама? – задала Ольга вопрос интендант-сестре во время очередного осмотра пациентки.
- Только поток света. Он теперь заменил ей все - и звуки, и мысли, и прикосновения, - ответила сестра Клэр. – Она застыла в ярком луче, но тебя-то она точно слышит.
Ольга вспомнила, как внезапно туннель метро вывез ее саму в подземный коридор. Яростно-змеиное шипение пневматики на станции Трокадеро, женские крики и режущий визг металла снова воскресли в голове, и она непроизвольно прикрыла уши ладонями. Нужно было вот что. Письмо папе следовало написать - во что бы то ни стало. Даже если это невозможно – то способ изобрести. Ведь он совсем ничего не знает и, конечно, мучается.
- Миссия готова финансировать несколько лет вашего пансиона, но от вас потребуется заняться делом. В вашем возрасте вам дают возможность обучаться. Надеюсь, вы цените это? – сказала как-то раз настоятельница, вызвав для разговора Ольгу в свой ледяной кабинет с тонким малахитовым распятием. Ольга кивнула. Святая Урсула – «маленькая медведица». Покровительница школьниц. Последовавшие за этим месяцы оказались долгими и пустыми. Ольга училась вместе с десятком постепенно набранных учениц из города, помогала убирать классную комнату и больничный этаж в главном корпусе (в основном пустующий этаж). Все было бы невыносимо и до скверности тоскливо, если бы в списке помещений для уборки не значилась библиотека.
Монастырская библиотека стала для нее радостной находкой, сокровищем Аладдина. В ней оказались не только жития святых, как это ни удивительно. Ольга сначала думала, что там отыщется разве только биография Франциска Ассизского и прочих знатных католиков, но, к счастью, она ошиблась. Стены красного дерева насыщали библиотечный воздух древним колониальным покоем. Гнутые железные стеллажи под белой, кое-где облезающей краской. И - старинные бумажные книги с чудесным запахом и тугими обложками. Expandi manus meas ad te, anima mea sicut terra sine aqua tibi. Простираю к Тебе руки мои; моя душа без Тебя – как земля без воды. Вульгата.
Но главное была даже не Вульгата, а живые и прекрасные старинные истории – Дон Кихот, мистер Пиквик, Алеша Карамазов, Настасья Филипповна. Ольга чувствовала каким-то наркоманом, потому что без одной-двух страниц на ночь не могла уже заснуть. Мало того, она нашла способ удирать после обеда, когда все было тихо, на берег моря, чтобы читать там, но если только погода случалась хорошая. Там с незапамятных лет торчала среди голого песка и топляка старая ажурная беседка из кованой стали – морской климат быстро разделывался с ней, и ее кровля проржавела, уже почти не держала дождь, сделав беседку с годами скорее живописной, чем полезной. Но все это были пустяки, главное – под звуки моря читать оказалось в разы интереснее, чем перед сном под одеялом.
Конечно, покидать территорию пансиона без разрешения не разрешалось, но Ольга без затруднений удирала, это оказалось проще простого. Выходы никто не сторожил. Достаточно выйти через заднюю калитку (ее вообще никогда не запирали) в Юнион парк позади миссии – и ступай себе куда заблагорассудится. Однажды утром в пятницу Ольга так и сделала в сотый раз. Был восхитительный пригожий день. В реке ходил крупный лосось – прямо посреди города, он лез по каналам, беспокоя диких гусей. В ясную погоду на набережной за бетонными блоками собиралась кучка молодежи из города. Вели парни и девушки себя странновато - сидели в своих гаджетах и не обращали внимания ни на море, ни на чаек. Начинали орать порой так, что, наверно, слышно было на дальнем берегу залива. Вот и сейчас горстка подростков, едва ли старше ее самой, спряталась от ветра за гранитной стенкой, воробьями рассевшись на каменные столбы для причальных канатов. Уткнулись каждый в свой смартфон и молчали, что казалось Ольге неестественным.
Отсюда открывался умиротворяющий вид на игрушечные домики по дальнему берегу задремавшего в штиль залива Финистер Бэй. Чудные были названия островков и скал на воде: Старая Моника, Плешивый Грег, Чертова Башка. Ольга смотрела на этот последний островок со смешным именем. По сути, это не более чем здоровенный каменный валун, торчащий из воды в полукилометре от берега. Немного издали на голову пловца. На Башке виднелся автоматический маяк на металлической треноге - силуэт вроде Эйфелевой башни. Чайки парили над ней, словно самодельные воздушные змеи из тетрадного развернутого листа, которые держатся в воздухе на нитке.
Вокруг Чертовой Башки, начиная с обеда, деловито плавал какой-то парень на самодельном катамаране, сделанном из пары огромных пластиковых баллонов. Он ловко ловил ветер и собирал устриц, пользуясь отливом. Ольга видела его там несколько раз, и однажды он подплыл к берегу и заговорил с ней:
- Ты что, монастырская, что ли? – голос у парня оказался сиплый, будто простуженный, да и неудивительно.
- Я временно живу в пансионе, - ответила Ольга. – А ты устриц на еду собираешь?
- Что толку переводить паек на всякую рвань, - угрюмо отозвался парень. И неожиданно собачьим движением почесал голову. – Устрицы и морские раки в лавки идут. У нас другая еда.
- У кого это – у вас?
- Ну, у нас. Которые на островах живут.
- А здесь не край земли разве?
- Ничего похожего, - хмуро ответил парень. – Финик вовсе не край земли. К востоку недалеко есть острова, моя семья оттуда.
Так Ольга узнала, что к востоку есть еще обитаемые земли и Финик – не край земли.
- Острова-то я не видела, даже когда ясный день. Далеко, наверно. Даже не знала, что там люди живут.
Парень хмыкнул и не пожелал отвечать. Он потянул какую-то веревку, на ветру хлопнул парус, и его лодка, накренившись, заскользила прочь от берега.
- Добрые-то люди без дела не шатаются – укоризненно крикнул он, удаляясь. - В университете на политика учатся или, не тратя впустую времени сразу банки грабят!
- Нечего сочинять-то, - скептически сказала Ольга. – Умник нашелся!
Под океанские вздохи сверху упал тонкий перестук сыплющейся гальки, и к воде неуклюжей уткой проковыляла дородная черно-белая сестра Агата. Она с душевной болью покачала головой, но сказала только, что Ольге домой пора.
Жуткое время - месяц февраль в городе Финистер Пойнт. Зимний океан взметывается яростными белыми крыльями, врезаясь с разбегу в острые и высокие скалы. Волна, как атакующая тяжелая кавалерия, грудью сшибается с набережной. Вздрагивает земля и водная пыль оседает на лице. Даже смотреть страшно, но глаз было не оторвать.
Как-то раз Ольге довелось видеть, как сестру Агату и вторую монашку возле уличной лавки грязно обругали какие-то женщины, причем с ними был ребенок не старше пяти лет. А когда она после спросила сестру, почему она не возражала и не пожаловалась, та ответила, что замечать подобное ей не положено, вот она ничего и не заметила. За что женщины обидели походя монахинь – непонятно. Ольге все это показалось неправильным и странным.
Было тогда еще одно примечательное происшествие. Однажды белесым утром невидимое солнце лезло из-за доков, но туман перехватывал и проглатывал все его тепло до крошки, накачивая воздух отпаренной сыростью, как в прачечной. Ольга обрабатывала шваброй безмолвные больничные коридоры, в то время как туман бессовестно лез с улицы в больничный корпус. Ее внимание привлекла одна дверь. Это была строго-настрого запрещенная дверь, за которой обитала неизвестная ей пациентка. Входить в эту палату абсолютно запрещалось всем,