Богоматери».
Взору Семёна предстала убегающая вниз дорога. Через мелкую морось хутор казался более очаровательным. В зелёной массе лиственных крон фруктовых и декоративных деревьев серые пятна шиферной кровли гармонично вписывались и не нарушали природной гармонии и не отражались убийственно на фоне ландшафта.
Ознакомительный прошлогодний визит на хутор оставил у Семёна тягостное впечатление: руинированные дома, будто в недавней давности здесь произошла природная катастрофа, чередовались с жилыми строениями, что наводило на мысль о выборности катаклизма, в них жили те редкие «оловянные солдатики», предпочитающие жизнь на свежем воздухе в просторном доме жилью в многоэтажных зданиях, в домах, доставшихся им в наследство от родителей.
Словно крылья выросли у Семёна спиной, когда он полетел вниз по дороге, полностью отдавшись возраставшей скорости. Что-то радостное звонко пело в душе. По сторонам мелькали зеленеющими всходами поля и длинные тёмные мрачные ленты лесопосадок укатывались за горизонт, растворяясь в дождливом небе.
К пению души присоединились велосипедные покрышки, в своём увлеченном пении они уходили или в высокий, или в низкий тембр. Соединившись в сверкающий круг, спицы, словно дирижёрские палочки руководили импровизированным вокалом. От нарастающего крещендо темпа движения, от этой освободившейся от некого гнёта стремительности, от быстроты лёгкого хода росло и принимало сверхъестественные формы опьянение этим невероятным волшебством.
Когда велосипед, проехав метров сто по инерции начал останавливаться, Семён ловко соскочил со своего верного металлического Инцитатоса. Пошёл, разминая ноги, держа руль свободной рукой. Дождь прекратился. Судя по интенсивности мрачного окраса туч – ненадолго. Усилился ветер. Когда Семён ехал с пригорка, ветер бил в лицо и лохматил волосы, массировал щёки скользящими движениями. Сейчас он подталкивал в спину с ненавязчивым упорством, подгоняя к конечной цели.
Хутор приближался медленно. Росли в размере первые жилые одноэтажные дома, поблёскивая мокрыми стёклами по обе стороны от дороги. Также налево и направо уходили серыми рукавами грунтовые дороги меж полей. Идущая налево упиралась боковым ответвлением с пологим съездом в опрокинутые ворота, казавшиеся издали ужасными крыльями титанического, огромного летательного механизма, побитого, словно меховая доха молью, ветром, временем, дождями и ржой, базу колхозной МТС, на территории оной стояли в глубокой опустошённости и отрешённости остовы тракторов, комбайнов и грузовиков. По правую руку грунтовка с двумя колеями земляного цвета плавной рекой уплывала в прекрасное далёко.
Справа крашеная серебрянкой невысокая металлическая водонапорная башня с пальцем громоотвода, грозно устремлённым в небо, – гляди, не балуй, – будто приветствуя Семёна, хлопала оторванным листом жести на шатре, аплодируя его смелости и отваге.
Семён вскочил на велосипед. Разогнался. Неожиданно захотелось проехаться без рук, управляя велосипедом движением тела, как любил делать в детстве. Без опаски оторвал руки от руля, выпрямился, и поехал, крутя педали. Лавируя туловищем вправо-влево, когда нужно было объехать рытвину или колдобину.
Возле автобусной остановки, собранной из бетонных плит – в прежние годы курсировал автобус три раза в день – Семён сделал очередную остановку. Пожелтевшая плитка покрывала стены, кое-где между плиток сияли проплешины. На боковой стене мозаичное панно, составленное из кусочков синего стекла и битой плитки: хутор В***, далее солнце с лучами, колхозник и колхозница держат в руках сноп пшеницы и охапку кукурузных початков, мальчик и девочка несут корзину с красными яблоками и спелыми грушами, четвёрка уверенно смотрит вперёд, не подозревая о грядущих неурядицах.
От наплыва ощущений у Семёна увлажнились глаза.
Здесь он раньше не жил, был всего раз, а вот почему-то грусть-тоска стальной иглой кольнула сердце и разлилось горькое чувство неопределённой вины, как будто в том, что случилось с хутором есть и его доля злого участия. Ещё он почувствовал себя блудным сыном, вернувшимся домой, помыкавшись по белу свету. Неожиданно его посетило приятное ощущение из детства, когда он утыкался лицом маме в грудь. Она гладила его по голове и шептала проникновенно тихие и добрые слова. И он, на пике нервного потрясения, услышал мамин голос: «Рано или поздно, сынок, мы всегда возвращаемся домой».
Вытерев глаза, Семён отчего-то прошептал на латинском, учила ему младшая сестра, обучаясь в мединституте, с затаённой грустью:
- Salve, patria mea oblitus vicus…
Затем повторил на языке родных осин:
- Здравствуй, забытая мною моя деревенская родина…
10. НОЧЬ НА ДОНБАССЕ
Широко разостлалась, как степи Донбасские, ночь; глубока она, как самая глубокая угольная шахта и черна, как антрацит. Звёзды сродни огонькам фонариков на касках шахтёров, сверкают на небе.
Тиха ночь на Донбассе. Не вздрогнет ни один листок, не пошевелится ветка, не качнётся густая крона, не пробудится зверь в логове и птицы из гнезда не вспорхнёт обеспокоенно.
В такую тихую ночь, рассказывали старики вечерами сидя на лавочках в окружении внуков, и происходят разные чудные вещи. Из размытого тёмного сумрака вдруг выйдет боец, оглянется сторожко, послушает да приложит руку ко лбу, затем знак рукой подаст. Из сумрака к нему подтянутся его товарищи, держа наготове ружья. В воинах увидит каждый своё: кто-то узнает сечевых казаков, пробирающихся кордоном к вражескому стану; кто-то рассмотрит красногвардейцев в остроконечных будёновках и распознает своего молодого деда; кто-то увидит разведгруппу, возвращающуюся из-за линии фронта, бережно неся спеленатого, как дитя, «языка».
Полна загадок, полна волшебства, полна интригующего страха тёмная ночь.
Те же старики сказывали, а им поведали в сызмальстве их старики, что в эти тихие ночи пробуждается всякая нечисть. Лезет изо всех схронов, дыр, щелей, выползает наружу из сырой могилы истлевший мертвяк и тогда в пронзительной тьме летают роями, будто пчёлы, над могильными холмиками зелёные огоньки упокоенных и не упокоенных душ.
Шевелится земля. Шуршит, осыпаясь мелкими подвижными ручейками в образовавшиеся полости и пустоты. Вылетает наружу пыль сгнивших досок и подолгу висит в воздухе, заслоняя прозрачной фантастической материей лунный свет и сияние звёзд.
Ползут искривлённые тени меж могил. Качаются деревянные кресты, скрипят. Облетают-осыпаются с них потемневшие чешуйки древесины, ветром-дождём вымытые, солнцем сожжённые. Начинают кресты изнутри пылать янтарным чистым пламенем и на этот инфернальный свет, как на негаснущий костёр алтаря слетаются отовсюду ведьмы на мётлах. Кружат на метловищах в зловещей тишине над кладбищем, и только мелкие искорки алые бегут по веточкам помела и слетают, и тают – растворяясь в полёте.
Кружат ведьмы над кладбищем, кружат. Вверх резко уходят, поворачиваясь вокруг оси, выписывают круги-восьмёрки. Затем пикируют стремительно вниз – и тихими, бесшумными серыми молниями-призраками летят над кладбищенской землёй. Пролетают без сопротивления через кресты-надгробия, будто и нет их вовсе, остаются они целыми и невредимыми. В ужасающем молчании летят ведьмы через разросшиеся деревья ореха или акаций, не нарушая сонного спокойствия ветвей. Только вздрогнет отчего-то старый орех, пробежит дрожь от корней к кроне, всполошится листва и лист-другой в сонном безразличии опустятся в траву у комля. Или повиснет на острой колючке-игле тонкая мерцающая могильно-сиреневым светом тонкая ленточка и тотчас, едва погаснет, осыплется, разнесётся серо-изумрудной пылью и, не выйдя за пределы кладбища, припорошит сочную, зелёную траву, та сразу сникнет, пожелтеет и уснёт.
Ещё сказывали старики, нагнетая жути выдумками, что враг человеческого рода с копытами и хвостом в тихие душные ночи принимает образ добропорядочного человека и идёт по хуторам. Зайдёт на хутор, подойдёт к хате, стучится в окно, тарабанит в ставни, будит хозяев ласковым голоском, просит пустить переночевать заблудившегося странника. Беда тому, кто откликнется. Беда тому, кто впустит в дом незнакомца. Беда хозяев в том, что нездешним странным наваждением зальются глаза и не увидит хозяин истинное лицо позднего гостя. Хитёр и коварен враг человеческого рода. Сном крепким сморит хозяина с хозяйкой и детьми, смертельным сном успокоит пса дворового и живность в хлеву и птицу в птичнике. И подаст затем знать своим собратьям, пустит из трубы чёрный дым с алыми подсветами. Прилетят братовья хвостатые и устроят пиршество. До самого утра, пока кочеты не пропоют зарю и не известят мир божий о том, что ночь ушла и ясный день пришёл.
Придут соседи, встревоженные молчанием в дом. Предстанет им следующая картина: на застеленных кроватях и лавках лежат родители и дети, будто живые. Только нет огня жизни в их открытых глазах. Тела иссушены. Если кто по неосторожности из пришедших коснётся тел рукой, рассыпаются в прах, тотчас исчезающий, остаются одни белые косточки. И с живностью та же беда и с птицей в птичнике. И лежит на всём незримая печать смерти и над двором висит тонкое серое свечение. Кто увидит его, ослепнет.
Эти и другие сказки сказывают старики тёмными душным долгими летними вечерами. Слушают внуки, рты разинув, боясь пошевелиться. И кажется, будто за спиной у того или иного мальца или дивчиноньки спрятался враг человеческий, притворился кустом бузины, или ведьма сидит на метле и наводит мороки.
11. ДОМ У КЛАДБИЩА
Немыслимый узор из дождевых капель и струй обычный сельский пейзаж преобразил в некую невообразимую неземную панораму. Размытые очертания предметов мягко перетекали одно в другое. Природные краски приобрели несвойственные им колорит и мягкость визуального восприятия. Шум дождя перестал быть таковым. Слышалась восхитительная музыка. Представлялись десятки музыкантов, перебирающие звонкие струны тонкими пальцами, извлекая чудную мелодию из волшебных инструментов. И ей, этой наполненной меланхолией мелодии починялось всё окружающее. В ритм ей, в такт звучания, гота в ноту, возвышенные звуки тешили и нежили слух. Казалось, раскати по небу гром своё недовольное рычание, прорежь молния блестящими кинжалами дождевые тучи, ничто не остановится, не изменится…
Прилично промокнув, Семён свернул направо и, едва не упал в грязь, земля расквасилась от воды и превратилась в опасный каток, осторожно остановился и слез с велосипеда. Семёна разобрал смех, судя по погоде, счастья должно привалить, как и радости полные штаны.
Увиденное мужчиной подтвердило слова Камиллы, описавшей, как она выразилась, скупыми и точными мазками то, что ожидало Семёна на хуторе: выкрашенные синие ворота с калиткой покрыты чешуйками отслоившейся краски, ржавая цепь с навесным амбарным замком, штакетины забора тоном темнее ворот с пущенной поверху жилкой колючей проволоки. «Пусть вас не смущает вынужденная мера защиты, - вводила в курс дела
