болезненно входит в небытие, но и еще в любой момент может согнуться и сломаться, не выдержав ударов судьбы.
Зачем мне жить? – этот вопрос словно пробудил меня и я вдруг осознала, что уже вернулась, что я уже здесь, в бытии. Но понимание возвращения из небытия не радовало. Я окончательно перестала замечать переходы из одного мира в другой: оба мира слились для меня в единое существование и понимание этого, тоже не радовало. Если еще совсем недавно я боялась низвержения в подсознание, боялась невозвращения из небытия и цеплялась за жизнь всеми оставшимися силами, то сейчас все происходящее я воспринимала как очевидность, данность.
И это не напоминало обреченность – это было элементар-ное нежелание бороться за свое бытие. Зачем оно мне? Для того, чтобы каждый новый день напоминал мне о случившейся аварии, и я терзалась от понимания несправедливости произошедшего? Или для того, чтобы жить прошлым, иссушать себя перед фотографиями погибших мужа и сына? Конец один и тот же – смерть, так зачем тянуть время: мучить себя и близких? Если есть возможность умереть сейчас, то лучше это сделать не откладывая, и все произойдет уместно, вовремя. Событие приобретет полное логическое завершение - гибель семьи в автокатастрофе. А если муж и сын погибли, а я останусь и умру на год-два позднее, то это уже не та тональ-ность, не тот надрыв событий.
Вернувшееся сознание вдруг начало выдавать мне картины моего существования в случае если я вернусь к полноценной жизни. Неожиданно, я увидела себя со стороны, бодро шагающей по Хрещатику – центральному проспекту Киева. Наиболее отчетливо во всех этих картинках выделялись глаза мужчин впивающиеся в меня, жадно раздевающие и отмечающие каждую деталь моего обнаженного тела. И эти пламенные взгляды, похотливые, животные желания, их грязные мыслишки, почему-то не унижали меня, а наоборот окрыляли, заряжали, и я уже не шла, а летела над Хрещатиком, над Киевом, над Украиной. Это было так здорово, так плени-тельно, что даже неуместность и пошлость подобных картин не вызвала тревоги, не отрезвила и не остепенила. Я словно сошла с ума – я наслаждалась их взглядами и питалась их желаниями - и я снова очень хотела жить.
Но это сумасшествие! Сознание словно издевалось надо мной, испытывало на прочность. Вместо Хрещатика и раздевающих взглядов мужчин я вдруг отчетливо увидела мертвые глаза мужа, а потом сразу, без перерыва – стекающую изо рта мертвого сына тонкую струйку кровавой слюны. И контраст между событиями был столь разителен, стыд за желание жить и за пошлость увиденных картин был настолько впечатляющ, что я, наверное, снова провалилась в беспамятство. Во всяком случае, то, что я видела – присутствием в бытии не назовешь.
А видела я контрасты: жизнь и смерть в их противоборстве. Я видела все ту же борьбу моего я-мировоззрения с чувственно-эмоциональной составляющей своей психики, только эта борьба представлялась как противостояние жизни и смерти, где жизнь – это целостное и активное я-мировоззрение, а смерть – это психика с разрушенным основанием, с властвующими в ней эмоциями. Жизнь – это мое будущее: насыщенное желаниями, потребностями, целями, общением, развлечениями. А смерть – тоже мое будущее, только представленное в иных красках: слезы матери, обрывочные воспоминания родных и друзей, тосты за память обо мне и созданной мной семье, и, наверное, все. Как будущее, жизнь и смерть отличались одним – энергетикой: жизнь как состояние, была энергетически заряжена, а смерть – обреченной и пассивной. Но что мне давала эта разница? Зачем люди цепляются за жизнь? Ради продления удовольствия быть, присутствовать в бытии? Но разве стоят переживания, стрессы, слезы того, что мы называем жизнью? Разве это равнозначная плата за простое присутствие в бытии, нахождение среди здравствующих и празднующих? Ведь смерть – это тоже присутствие, причем более глубокое и фундаментальное. Своей смертью мы не только начинаем существовать в фундаментальном и определяющем, мы автоматически входим в число тех, на основе которых возможно человеческое существование в принципе! Смерть возносит нас в ранг избранных, потому что существование в фундаментальном укрепляет присутствие человеческого в мире. Жертвуя собой, мы совершаем подвиг, потому что не только освобождаем место для более совершенных структур разумной материи, а своей смертью укрепляем основу бытия человека, сферы его присутствия (ноосферы). Это напоминает подвиг людей, которые во время войны жертвуют своими жизнями во имя будущего своей Родины. Они сознательно уходят из жизни, тем самым, укрепляя и облегчая жизнь своих детей и поколений, которых еще нет. Они жертвуют собой во имя будущего, поэтому мы причисляем их к героям.
Если трезво оценить мое теперешнее положение, то, что реального я могу предложить бытию своим присутствием? Ничего. Абсолютный ноль. Возможно, поэтому мне лучше остаться героем в глазах близких и родных, а это значить, умереть, уйти следом за мужем и сыном. Мое выздоровление и дальнейшая жизнь этот героизм размоет и обесценит, потому что, уверена, меня изменившуюся мало кто поймет и примет. Соприкосновение со смертью, низвержение в ничто и обозрение небытия, радикально изменят мое возродившееся внутреннее «я»: поменяется система взглядов, оценка окружающих людей, происходящих событий, переосмыслятся ценности жизни. Внешне я останусь той же, но вот в моем внутри поменяется многое. И эта перестройка окажется непонятной тем, кто живет только на поверхности, кто не знает о существовании глубины. Они не поймут и не примут новые критерии ценностей вернувшейся из небытия психики, им покажутся дикими и сумасбродными мои суждения и поступки. Все это воспримется ими как сумасшествие и, в лучшем случае, спишется на последствия болезни. Но мне разве это нужно?
А вдруг однажды я прочту в глазах уставших от моего сумасшествия близких страшный для себя приговор - лучше бы ты осталась там, в небытии; лучше бы не возвращалась, не травмировала окружающих своим присутствием. И получится, что выигранная борьба за жизнь окажется нужной только мне одной, потому что для окружающих мое присутствие станет обременительным и сомнительным в плане полноценности… Если мое внутреннее «я» после обозрения небытия на сто процентов уверенно, что вышло на качественно новый уровень внутреннего совершенства и понимает, что организуемое им бытие – это более совершенная ступень присутствия в мире, что это умение зреть в корень, постигать поверхность из глубины, из первоосновы человеческого существования, то в глазах окружающих оно превратится в неполноценного пред-ставителя их общества. Для них я предстану неизлечимо больным человеком, а глубина моих суждений воспримется ими как патология после тяжелой утраты. Ожидаемо, что мое присутствие для других этими другими не воспримется и будет отвергнуто, что, безусловно, нанесет непоправимый вред моему присутствию в себе. Не исключено, что не встретив понимания и соучастия, моя психика утратит целостность и перестанет гореть желанием присутствовать для других, потому что саморазрушится от нереализованных внутренних потенциалов, которые не найдя выхода уничтожат ее основание - я-мировоззрение. Так зачем тогда с этим жить, зачем возвращаться? Чтобы мучить себя и близких, чтобы слыть за сумасшедшую и замечать во взглядах собеседников вместо понимания соучастие и жалость? Кому нужна переродившаяся психика в старом теле?
***
Смерть и жизнь, что приемлемее для человека у которого я-тело практически мертво и уже вплотную соприкоснулось со смертью? Выбрать смерть, но разве правильно оставить незаконченными начатые при жизни проекты? Разве можно смириться, поддаться слабости и уйти в небытие, если в принципе есть возможность вернуться и все завершить, возможно, исправить?
Но, с другой стороны, не является ли желание вернуться к жизни самообманом? Ведь по большому счету, если смотреть на этот вопрос более искренно, то, незавершенное в повседневной жизни в любом случае, так и останется незавершенным, потому что, то, что имело ценность и значимость до соприкосновения со смертью, до обозрения небытия, после возвращения воспримется в совершенно другом свете. Соприкосновение со смертью перекраивает я-мировоззрение и система взглядов, через призму которой че-ловек воспринимает предстоящий мир, в большинстве своем, изменяется до неузнаваемости. Суждения человека приобретают совершенно иные черты, и перед окружающими предстает знакомое тело, но совершенно другой образ, в котором реализуется изменившаяся психика. После обозрения небытия на уровне я-психики перестраивается присутствие в себе и, соответственно, до неузнаваемости изменяется ее образ присутствия для других.
Для окружающих это зрелище равносильно шоку, потому что люди до сих пор не понимают, что человек – это не столько тело, сколько его психика. Поэтому, когда твои знакомые встречают тебя, как знакомое им тело, они считают, что уже идентифицировали человека, что это Светлана Милевская, только немного похудевшая и осунувшаяся после серьезной аварии и свалившейся беды, вызванной гибелью мужа и сына. Для них все становится предельно ясно и понятно, и они, в зависимости от воспитания и ситуации, кто радостно, а кто с участием обращаются к тебе.
Но это все ясно и понятно только пока ты молчишь, не раскрываешь себя как образ присутствия для других, потому что они не понимают, что узнавание тела еще не означает узнавание человека. Но как только общение приобретает систематический характер, как только ты начинаешь раскрывать свое содержание, они обнаруживают нечто не совместимое с их критериями оценки, а именно, тело действительно принадлежит Светлане Милевской, но вот суждения, система взглядов и мировосприятие говорят о том, что перед ними совершенно другой человек, не Светлана Милевская. Их психика становится в тупик: им не понять как такое возможно. Для них всегда узнавание тела связано с идентификацией человека, но в данном случае узнавание тела состоялось, а идентификация человека не установлена: вместо привычного образа они встречают чужые и порой неприятные для них суждения. И вывод, разрешающий ситуацию и спасающий их внутреннюю систему взглядов от стресса, напрашивается только один – списать все на последствия тяжелой аварии или свалившейся беды. Только в этом случае становится все на свои места, и их психика удовлетворена анализом ситуации. Когда они понимают, что именно твое несчастье сделало тебя сумасшедшей, тогда все разъясняется, и они практически без обиды воспринимают тебя новую, изменившуюся.
Но, безусловно, их оценка не верна и на самом деле все происходит по-другому. Когда во главу критерия оценки человека ставится не тело, а психика, то и идентификация, узнавание предстоящего образа, происходит по характеристикам я-психики, по особенностям сложившейся внутренней системы взглядов. Только в этом случае становится понятным одна из основных причин разводов семейных пар: «несовместимость характеров». На самом деле семьи распадаются не вдруг, а в момент своего формирования, когда молодые люди
