измерении, не совместимом с природными возможностями и наклонностями психики.
Бытие как возможность открыто только для здравствую-щих, для жаждущих жить. А смерть, как данность, перечеркивает возможность бытия, возможность творить и созидать, поэтому не принимается ни с какой аргументацией людьми, чьи внутренние потенциалы еще не исчерпали себя. До тех пор, пока возможность быть актуальна для психики, пока ее внутренние потенциалы жаждут совершенствовать присутствие для других, смерть как данность не будет желанна. Но как только возможность существования и раскрытия внутренних потенциалов психики ослабнет, желание жить сойдет на «нет», смерть как данность выйдет на первое место. Исчерпанные возможности в бытии, все больше проявляющаяся слабость в я-психике, пробуждают желание соприкосновения со смертью – это азы существования человеческого.
***
Я уже не понимала, в каком мире присутствую в настоящий момент: в бытии или небытии? Эти два полярных и принципиально несводимых мира для меня слились воедино и предстали как единственно возможная реальность. Как солнечные блики бытие и небытие переливались в моем воображении, и я только констатировала видения, пыталась запомнить обозреваемое. При этом, я слабо понимала, зачем запоминаю обозреваемое, ведь по большому счету я еще не определилась, что важнее для меня: жизнь или смерть. В пользу каждого из них было много «за» и «против», но именно это и мешало, отвлекало, больше склоняло к уклонению от выбора, к согласию с неопределенностью.
Я уже не хотела выбирать, точнее не могла – два мира так переплелись между собой, настолько стали близки и неразличимы, что если бы открылась возможность одновременного существования в бытии и небытии, я бы выбрала это состояние. Неопределенность в этом случае воспринималась гораздо ближе и приемлемее, чем любой выбор. В ней мне было комфортно и уютно, потому что в неопределенности сливались воедино и гармонично сосуществовали два противоречивых, на первый взгляд, и несовместимых желания: желание жить и желание умереть. Потеря Димы и Андрюшки практически перечеркнуло мое будущее, сделало невозможным присутствие для других – потому что этих других я уже потеряла, а присутствовать в себе и для себя, я не могла и не хотела. Я потеряла смысл жизни, я устала от постоянной душевной боли и сомнений, и поэтому смерть, с одной стороны, была самым желанным выходом из создавшейся ситуации. Но с другой стороны, природное присутствие для Другого было настолько сильно во мне, настолько весомо, что не могло принять смерть без борьбы, не желало мириться с необходимостью покинуть бытие и оставить нереализованными внутренние потенциалы я-психики. Оно постоянно пробуждало во мне желание жить, организовывать новое присутствие для других: создать новую семью, родить ребенка и вершить масштабные проекты в бытии. Желание жить постоянно возвращало меня из небытия и не давало я-мировоззрению распасться, разложиться на составляющие фрагменты и исчезнуть в небытии.
Я раздваивалась, терялась от противоречивости желаний, поэтому факт моего присутствия, неважно в каком мире, вполне удовлетворял меня – я была, присутствовала, не важно где, главное, что все наболевшее и страстное отошло на задний план и угомонилось, смирилось и не беспокоило.
Впервые долгожданное спокойствие окутало мою психику. Неопределенность присутствия вызвало такую внутреннюю релаксацию, которая граничила с полным внутренним разложением. Умиротворение от этого необычного и непонятного для меня состояния несло покой, зыбь и забвение. Тишина: долгожданная и прошенная, закрепилась и дала волю своей силе; и я наслаждалась, как никогда в жизни. Не нужно было выбирать: жить или умирать; не нужно было тревожиться за возращение из падения в ничто; не стоило бояться кадров гибели мужа и сына, которыми память рас-поряжалась вольно и без моего согласия; не нужно было заморачиваться выбором мира присутствия: бытия или небытия – все отошло на задний план, все обрело равновесие и устойчивость. Чья-то волшебная рука, словно сжалившись надо мной и над моими нечеловеческими страданиями, дала передышку, возможность расслабиться, забыться и восстановиться. Неопределенность присутствия казалась самым оптимальным выбором в моей ситуации, и я пре-сыщалась результатом своего выбора, умиротворялась окутывающей тишиной.
Но разве такая релаксация возможна при жизни? Разве при жизни возможно равновесие между бытием и небытием, жизнью и смертью?
Первые волны беспокойства разошлись по зыби умиротворения: никогда ранее при жизни я не испытывала такой тишины и внутренней расслабленности. Это была не просто тишина, - теперь она предстала передо мной в совершенно новом обличье: она окутывала, обволакивала, но не нежно и незаметно, а как-то гнетуще, властно, уже насильно расслабляя и разлагая мое внутри. Она довлела надо мной, придавливала, душила, насиловала. Весь мир, до этого кажущийся благоприятным и умиротворяющим вмиг предстал в образе коварной силы, которая охватывала, втягивала в себя и удушала. Сомнения в искренности умиротворения и спокойствия, расслабленности и тишины прокрались в психику и вызвали недоверие. Возник жуткий вопрос: не есть ли это спокойствие, тишина и расслабленность первыми признаками низвержения к смерти? Я слышала, что состоянию смерти всегда предшествует умиротворение, состояние покоя и блаженства, поэтому, не есть ли и мое умиротворение вхождением в смерть?
Вдруг что-то острое, болезненное пронзило этот зашатав-шийся хрустальный замок благополучия, желаемого и вожделенного, и я четко обозрела мысль-выбор: или жизнь, или смерть. С кем я: с жизнью или со смертью? Какой мир для меня важнее, какой из них я выберу?
Это был последний шанс, данный практически на грани выживания, за шаг от полного разложения в небытии. Это была в последний момент протянутая рука помощи, которая казалось далекой, призрачной, но за которую, при желании, еще можно было ухватиться и спастись. Оказалось, что уже действительно не было сил сопротивляться, что уже практически полностью ушло понимание самого факта противостояния между жизнью и смертью, между я-психикой и ее чувственно-эмоциональной составляющей, потому что я-мировоззрение практически слилось с потоком чувств и эмоций и было ослеплено, разорвано и вовлечено в небытие. Оно практически проиграло противостояние, которое, оказывается, я все это время наблюдала. И только на грани полного распада, практически без надежды на восстановление, моя психика вдруг предстала перед выбором-Рубиконом: если слиться с желаемым, дать увлечь себя иррациональному – феерии умиротворения, то о жизни можно забыть. Мир сказок реален только для детей и умирающих; жизнь в сказке – это реальная смерть, потому что сказка – это совершенно иной мир, это небытие, из которого никто не возвращается в реальность, не становится полноценным участником реальных событий.
Выбор за тобой, Светлана Милевская.
Это длилось мгновение: я практически не выбирала, положилась на интуицию, отдала свой выбор судьбе и тем внутренним силам, которые еще теплились в моей полуживой я-психике. И решение было принято без меня - меня просто поставили перед фактом, что я выбрала жизнь. Значить жизнь! – это решение было окончательным и не вызывало сомнений. Оставалось только воплотить его, привести в исполнение.
И снова боль возвращения, преодоление состояния жуткого страха перед восхождением к бытию, перед встречей с солнцем, с жизнью. Вырывая из памяти реальные фрагменты своей прошлой жизни, топча ногами фрагмент-картину ревущего, оторванного от груди Андрюшки, фрагмент-картину ласкового, горящего огнем вожделения лица Димки, в отчаянии разрывая на куски тесные нити нашего прошлого счастливого семейного сосуществования, то есть, жестоко попирая ногами все то, что до недавнего времени мне было близким, родным и святым, я возвращалась назад к жизни, карабкалась в бытие, всеми силами пытаясь закрепить свое присутствие в жизни. На грани нехватки кислорода, практически потеряв себя в ничто, я вырывала свое присутствие из низвержения к смерти, чтобы вдохнуть живительный воздух человеческого существования, чтобы прочувствовать дыхание своих легких и пульсацию своего сердца, чтобы ощутить свое присутствие в бытии.
А поток чувств и эмоций проходил мимо, задевая, терзая, но все меньше и меньше доставая глубину моей я-психики. Я понимала, что бросаю свое прошлое, отрываюсь от него и покидаю навсегда; что Димка и Андрюшка уносятся в вечность, в ничто, а я остаюсь, восхожу к бытию - возвращаюсь к жизни. И как погибшие мальчики меня не звали, как ни манили за собой, призывая к совести, к разуму, к чувствам, я уже не обернулась, не пришла к ним на помощь. Я выстояла, осталась, но зачем?
Зачем отстояла целостность я-мировоззрения и свое присутствие в бытии?
Чтобы жить.
Усталая, разбитая, но не побежденная смертью, не поддавшаяся слабости и обману, я впервые не провалилась в я-подсознание и предсознание, а просто уснула, словно кто-то погасил свет в моей психике и вышел, тихо закрыв за собой дверь. Наверное, это было мое реальное возвращение к жизни – первый шаг к выздоровлению.
Глава 6.
Нерадостные открытия
К
огда я проснулась, когда снова зажегся свет в моем внутри и я увидела свое целостное и такое родное я-мировоззрение, то поняла, что теперь буду жить, но жить по-другому. Теперь я должна жить за нас троих: за себя, за Диму и Андрюшку. Я начну жить так, чтобы они наслаждались жизнью вместе со мною; я добьюсь таких социальных высот, о которых втроем мы даже и не мечтали. Они будут гордиться мной, а мне будет не так стыдно за свою продолжающуюся жизнь…
Как очевидное я восприняла явное движение по комнате - кто-то подходил ко мне. И как гром среди ясного неба я услышала голос:
- Она пришла в себя.
- Так она услышит меня?
- Я думаю, что да, разговаривайте с ней, только недолго.
Я по-прежнему не могла двигаться, не могла управлять своим телом. Связь психики с телом по-прежнему отсутствовала, и для них я оставалась, практически мертва, но мое возрождение, точнее его первые этапы, восприняла более чувствительная аппаратура, которая и показала всем им, что я не просто жива, а выздоравливаю, восхожу к бытию, изнутри восстанавливая ранее утерянные организмом функции.
- Доченька, ты меня слышишь?
Я услышала до боли близкий и родной голос матери. Он ласкал слух, теплом проходил по моим нервам. Я готова была разрыдаться от подступающих чувств, но сдержала себя, потому что знала, к чему это может меня привести.
- Она слышит меня? – я чувствовала волнение в голосе мамы, недоверие, растерянность.
- Да-да, она слышит, только еще не может показать этого. Вы разговаривайте с ней, это пойдет ей на пользу.
- Доченька, как ты себя чувствуешь?
Этот вопрос кровью забился в моих висках. Было смешно и грустно: как может себя чувствовать человек, который полностью утратил связь со своим телом и живет только на уровне психики? Как может себя чувствовать женщина, которая потеряла любимого мужа и ребенка и осталась в неполные тридцать три года без семьи и будущего?
- Ой, что я говорю, прости
