продолжительному присутствию в бытии, так и к масштабному обозрению небытия, потому что раскрывшее свое содержание небытие поразительным образом влияет на я-психику: оно может уничтожить ее, растрощить, а может, наоборот, вознести на невиданный уровень внутреннего совершенства. Но в любом случае, к этому воздействию нужно готовиться и обучаться, просвещаясь не просто в направлении получения и распространения знаний и культуры, а, прежде всего, саморазвивая присутствие в себе и налаживая гармонию между присутствием для себя и для других.
Я вернулась в бытие, потому что открыла истинные перспективы существования человека, потому что убедилась в возможности вынести из небытия нужное и полезное для бытия, что позволит мне эффективнее и продуктивнее реализовать себя в жизни, изваять за годы онтогенеза нечто веское и значимое, ценное и важное для масштабов цивилизации. Я буду до последних сил держаться за бытие и избегать соприкосновения со смертью, потому что там нас ждет постоянное беспокойство и нарастающее состояние тревоги от несделанного и незавершенного в бытии. Беспокойство и трево-га в смерти - это наказание человеку за праздность и непонимание основ существования мира, истинных ценностей присутствия в бытии. И чтобы избежать всего этого, чтобы почить в спокойствии и праведности, нужно действительно просвещаться, а потом направленно творить, вершить масштабно и цельно, мощно и глубоко. Именно за этим я и вернулась в бытие, именно поэтому мне поверили и отпустили, чтобы я исправила ошибки, устранив заблуждения успела доказать свою значимость и весомость. И я сделаю это, я обязана это сделать, для того, чтобы Дима с Андрюшкой почили вместе со мной в покое и мире, чтобы их души обрели бессмертие.
Я вдруг почувствовала, как учащенно забилось мое сердце, как чувственно-эмоциональная составляющая моей психики всколыхнулась и пробудилась, и поняла, что это был мой гнев, который искал выхода, требовал эмоциональной разрядки! Переполняющим негодованием я готова была свернуть горы, задушить мертвый голос свекрови и навсегда вычеркнуть его из своей жизни. Нас уже ничто с ней не связывало, зачем она здесь!?
Пробужденное возмущение душило меня, до судорог сковывало легкие. Я чувствовала, что убиваю сама себя, но мне так хотелось выговориться, мне так хотелось высказать ей все в глаза и послать ее прочь, потому что не ей меня судить! Не ей! Это я потеряла мужа и сына, это я перечеркнула больше десяти лет своей жизни, это я стояла на краю смерти и видела ее, соприкасалась с нею! И только я буду решать, как мне дальше жить и вести себя!
Рядом что-то зазвонило, сквозь затухающее, заливающееся эмоциями сознание, я услышала, что кто-то вбежал в палату, почувствовала рядом взволнованное дыхание медсестры и ее громоподобный гневный голос:
- Вы что не видите что ей плохо, выходите отсюда!
Потом секунды суеты, легкий укол и я снова провалилась в ничто, попала в мир, в котором уже освоилась и чувствовала себя довольно терпимо, пусть с минимумом комфорта, зато с твердой убежденностью, что не все у меня потеряно, что еще будет возможность вернуться в бытие и закрепиться в нем. Я уже знала, что в отличие от большинства людей падение в ничто для меня было с обратным билетом, поэтому не суетилась, не паниковала, а обозревала открывающееся для меня, высвечиваемое, для того, чтобы еще глубже в него про-никнуть, больше открыть для себя и для других, чтобы в дальнейшем как можно больше вынести отсюда и донести людям.
***
Я быстро прошла первые две стадии падения, причем фейерверк прожитых событий уже не впечатлял, он повторялся, и с каждым падением становился все менее эффектным, броским и заметным. Я привыкла почти к одним и тем же картинкам прожитого и уже практически не замечала их. Меня больше интересовало вхождение в небытие, постижение его существования.
На этот раз меня впечатлило и заставило обратить на себя внимание движение, которое обнаружило себя, как только я пересекла Рубикон и соприкоснулась со смертью. Мое мировоззрение и раньше подхватывалось и увлекалось этим потоком, но тогда сам факт движения в небытии не вызывал удивления, тогда впечатляли иные события. В это погружение именно движение небытия заставило обратить на себя внимание, и я сконцентрировалась на его обозрении.
Что это за движение, где его начало и где конец? Чем пристальней я его обозревала, тем четче обнаруживались его аспекты: интенсивность, равномерность и направленность. Чувствовалось, что это не просто движение частиц и элементов, а, что это движение чего-то важного для меня, определяющего, и, возможно, даже страшного, обвиняющего. Я-мировоззрение еще не могло распознать его детали и выделить фрагменты, но в нем просматривалось что-то знакомое, близкое, но не хорошее и родное, а, скорее, обличающее, обнажающее, не-сущее боль и какое-то жуткое разочарование.
Оно стало пугать меня, отталкивать от себя. Я готова была отказаться от его обозрения, но чем дольше следовало погружение, тем отчетливее ощущалась сила этого движения, которая уже не просто обращала на себя внимание, а которая захватила, пленила и поволокла за собой. Его нельзя было уже назвать просто движением – оно насильно захватило мое внутреннее «я», пленило и подавило все то, что осталось в нем от индивидуального, независимого и свободного. Как-то сразу открылось понимание предопределенности существования и обреченности перед движением первозданного. Отчетливо выступило понимание собственного бессилия и невозможность противостояния той силе, увлекающей я-мировоззрение в пугающие глубины чужого. Тут же подчеркнуто выпятилось и понимание собственной ничтожности и зависимости, граничащей с унижением, издевательством, нарушением всех правил приличия и достоинства - в движении небытия со мной обращались как с вещью, мое «я» было полностью раздавлено и уничтожено чье-то чужой волей. Ощущение беспомощности и фатальности перед непонятной силой было настолько очевидным, а насилие столь явно ощущаемым, что уверенность в возвращении в бытие тут же испарилась, растаяла и уже не помогала и не спасала. О восхождении назад к бытию уже не могло идти и речи. Впереди маячила только одна перспектива – низвержение в ничто до самого конца, к смерти, поэтому, сжавшись в комок, полностью разуверившись в своих силах и возможностях, мое внутреннее «я» вновь проходило все стадии унижения и обезличивания. Перед первозданными силами мое «я» предстало обнаженным, вывернутым наизнанку в своих помыслах и возможностях, лишенным значимости и всего поверхностного, напускного. Одна голая правда, - «я», как правда о себе.
Просторы небытия в этом едином обнажающем движении, напоминали океан во время урагана, а мое униженное и раздавленное я-мировоззрение в нем было прогулочной лодкой, судьба которой зависела не от самой лодки и полумертвого, обессиленного экипажа, а от прихоти судьбы-урагана. Причем между океаном и лодкой существовала тесная связь – я долго не могла понять, на уровне чего она пролегает. Но я ощущала эту связь, своими обнаженными нервами чувствовала ее незримое и страшное для себя присутствие. Мое я-мировоззрение не тонуло в этом бушующем океане небытия, потому что являлось составной частью происходящих событий, потому что и лодка и океан были едины, отличаясь лишь деталями.
Преодолевая забитость и страх, уничтожающие порывы движения небытия, я попыталась осмотреться, вслушаться в себя, понять происходящее. Подавленное и оскорбленное я-мировоззрение пыталось зафиксировать свое присутствие в этом чужеродном движении и разобраться в корнях нечеловеческой боли, которая шла, кроме прочего, и от связи с океаном небытия. Почему не тонула лодка? Почему бушующий океан – движение небытия, до сих пор не разрушил ее и не втянул в свои глубины? Ведь в мире бытия спасение прогулочной лодки во время урагана – это нереальное событие! На прогулочной лодке невозможно спастись в бурю.
И словно удар молнии пронзил меня и просветил истинную глубину этой связи. Океан небытия – это была вся моя прожитая жизнь, а лодка – оторванное от прошлого мое внутреннее «я». Оказывается, я опустилась на самое дно своего прошлого: соприкоснулась с ним, прочувствовала масштаб и глубину прожитого. И мне открылось понимание, почему я не тону – я не могу тонуть, потому что уже находилась на самом дне! Бушующий океан – это было дно моего прошлого существования, в которое меня завлекло движение небытия, а лодка – мое внутреннее «я», которое хаотично, фрагментами обозревало свое прошлое! Бушующая стихия океана – это было фрагментарное обозрение моим «я» своего прошлого бытия, всего того, что я собственными руками, присутствием в себе, для себя и для других воплотила в бытии за неполные тридцать три года.
И чего здесь, на дне, я только не обнаружила! Сколько событий, фактов, материальных воплощений, продуктов труда, встреч, результатов общения здесь собралось! Но все это скопище прожитого было такое мелкое, услужливое, поверхностное, временное, что бушующий океан вдруг предстал не как безбрежная и бездонная водная гладь, а как обширный мелкий, вонючий лиман, в котором даже при огромном желании я не могла утонуть, потому что воды в нем с трудом хватало на то, чтобы лодка не касалась дна! А ураган оказался обычным волнением в стакане! И чем больше меня носило по этому лиману, чем сильнее ощущалась «буря», тем в большей мерзости, пакости и грязи собственного прошлого я вымазывалась. Вместо гордости за прожитые годы, вместо понимания значимости от совершенных поступков в жизни и спасения в этой значимости, я еще больше увязала в позоре, сковывающим движения стыде, издевательском хохоте наблюдающих, переходящем в освистывание и надругательство. Небытие без жалости обнажало передо мной мое прошлое, и до колик в животе хохотало над моей реакцией: удивлением, оторопью, стыдом.
А ведь я действительно не ожидала увидеть свои достиже-ния в таком мрачном свете. Все, чем я ранее гордилась, что принимала за вершины и победы, в небытии, из глубин представлялось порочным, уродливым, мелким и незаслуживающим внимания. Я словно не жила, а извращалась в бытии: постоянно гложущая жажда секса, наслаждений и праздности, уродливые лицемерные маски-лица, притворный набор интонаций, дурацкие ужимки, небогатый набор игр-поведений, непрерывное пожирание пищи, всюду просачива-ющийся порочащий обман - сплошная грязь, притворство, похоть, игра. Во всех моих поступках преобладал примитив-нейший набор потребностей: секс, еда, сон, жажда обладания быстро обесценивающимися предметами. Во всем этом зрелище не было ни капли человеческого: возвышенного, масштабного, глубокого. Просматривался жуткий примитив, который так разительно выделялся на фоне принятых стандартов присутствия я-психики в бытии, что было не просто стыдно за себя, а вызывало презрение к себе и ненависть к своему прошлому.
По заслугам, я сама этого достойна! Не ведая глубины, перенимаясь только потребностями глянца, я организовывала свое присутствие в бытии равняясь на другие более «авторитетные» психики. Обнаруживая себя в бытии, я фактически убегала от
