возможность общаться, я бы самостоятельно смогла уберечь от стрессов свой новый образ присутствия. Но Людмила Васильевна только улыбалась, успокаивала, и все медлила, тянула, словно проверяя на прочность основу моей я-психики. Я была уверена, что в отличие от мамы она понимала мое немое вопрошание, но не принимала его, не придавала значения моим просьбам и бессловесной мольбе.
Кроме этого, она видимо почувствовала мое раздражение и возмущение, потому что в последнее время заходила ко мне все реже и, главным образом, только по делу. Вот и сейчас, сняв повязки с лица, выполнив необходимые процедуры и предупредив, чтобы я на первый раз не увлекалась разговором, она поспешно вышла, оставив меня наедине с мамой.
- Как я рада за тебя, доченька! – мама как всегда не смогла сдержать слезы. Снова не выдержала, заплакала и я. Наконец-то разрешились мои муки, наконец-то я сама смогу выражать свои мысли и говорить о своих желаниях.
- Я тоже, мама. Как мне тяжело было переносить твое непонимание. – Свой голос я узнала с трудом: какой-то чужой, глухой и неприятный.
- Ты пока меньше говори, Светочка, Людмила Васильевна просила не увлекаться разговорами. О чем ты меня постоянно хотела спросить?
- Мама, не спросить, а попросить. Ты не обижайся, но я постоянно пыталась попросить тебя помолчать – я так привыкла к тишине, что все твои рассказы о соседях и их детях едва не свели меня с ума.
- Доченька, но мне Людмила Васильевна сказала, чтобы я разговаривала с тобой, все рассказывала, приобщала к жизни, чтобы ты не чувствовала себя выпавшей из нее.
- Мама, но мне это сейчас совершенно не интересно.
- Доченька, скажи, что тебе интересно, и мы будем об этом говорить.
- Мама, где вы взяли деньги на мое лечение?
Мама опешила от этого вопроса, растерялась. Видимо не это она хотела услышать в первую очередь. Но меня интересовал именно этот вопрос, потому что от него зависело понимание: с чем я войду в повседневную жизнь. Со всем остальным я уже справилась и боль потери своих мальчиков я берегла только для себя. Это было не их дело, это была моя боль.
- Доченька, не важно, давай об этом поговорим позже. Что ты сразу о деньгах, главное, что ты выжила.
- Мама, ты даже не представляешь, насколько этот вопрос для меня важен. Что вы продали?
Мама опустила глаза:
- Я не вникала, папа всем занимался и сваты.
- Вы продали офис и квартиру?
- Нет что ты, квартира еще осталась, под нее только деньги взяли. Сама понимаешь, нам главное было вытянуть тебя с того света, сколько говорили, мы столько и платили, но никто не ожидал, что это так дорого. – Голос мамы стал глухим и неприятным, прямо как мой.
- Мама, офис продали?
- Да.
- А под квартиру много денег взяли?
- Двадцать тысяч долларов.
- А как вам кредит оформили?
- Мы в ломбарде взяли.
- Мама, но это же сумасшествие! Ведь там не подъемные проценты, мы ее не сможем выкупить.
- Света, что ты все о деньгах, мы тебе поможем, как-то выкрутимся.
- Мама, как мы выкрутимся? Мне еще лежать здесь минимум месяц, у вас хоть до конца моего лечения денег хватит?
- Должно хватить, хотя папа говорит, что может придется еще одалживать.
- Где? У кого?
- Может, еще под квартиру возьмем. Ведь никто не был готов к таким событиям, и особенно к таким сумам…
Лучше бы я этого всего не слышала.
- Больше в долг никаких сумм не брали?
- Нет, что ты.
- А почему в ломбард обратились, разве никто не мог одолжить?
Мама замялась с ответом, но я поняла:
- Боялись, что некому будет отдавать?
- Не говори так доченька.
- Мама, как не говорить, если мы квартиру практически потеряли, и вместо восьмидесяти тысяч, взяли двадцать. Ведь она нам с Димой не просто так досталась!
Я увидела, как слезы потекли по её лицу, знала, что сделала ей больно, что на этой ноте наш первый разговор и закончится, но жалости совершенно не было. Мне нужно было выговориться, выплеснуть свое внутреннее раздражение, для того чтобы самой успокоиться, настроиться, подготовиться к тому, что ожидало меня в бытии. В неполные тридцать три года мне предстояло начать жизнь практически с нуля: с новым образом присутствия, без семьи и материального фундамента. Первый раз в первый класс…
- Не плачь мама, извини. Просто обидно, что так легко уходит то, что нам с Димой с таким трудом давалось. Ведь мне с чего-то нужно начинать жить, а с чего, если уже практически ничего не осталось?
- Доченька, мы сначала все свое отдали, и только потом начали продавать ваше. Мы долго за твою жизнь боролись: самые лучшие врачи, дорогущие лекарства, современная терапия. Нам все равно в этой жизни уже ничего не надо, главное, чтобы ты выжила. На похороны много денег ушло.
Как жаль, что я так долго была без сознания! Слова мамы доходили с трудом. Жалость к себе, обида за безвозмездно потерянное, все это переплелось, заполнило психику и мешало сосредоточиться, настроиться на реальное восприятие внешнего мира. Хотя действительно, причем здесь родители? Они всю свою жизнь прожили на зарплату, а в последнее время на пенсию, да на те деньги, что я оставляла в каждый свой приезд. Безусловно, они не знают цену большим деньгам, и их легко было ввести в обман. Как быстро исчезает все то, чему человек посвящает лучшие годы своей жизни. Мы почти восемь лет копили с Димой на эту квартиру, отказывая себе во многом, экономя на мелочах. Теперь нет ни Димы, ни Андрюшки, нет и квартиры.
- Спасибо мама, я не о вас с папой говорю. Прости. – Тоска вдруг сдавила сердце, перехватила дыхание - я еле смогла сделать очередной вздох. Как все-таки было хорошо и легко в небытии, даже, несмотря на то состояние тревоги и боли, которое фоном присутствовало там. К событиям в небытии можно было привыкнуть и подстроится, потому что вечность обладала свойством фундаментальности, основательности, устойчивости. Она казалась нерушимой, хотя постоянства в ней не было – на самом деле она эво-люционировала. Но закономерный и последовательный характер эволюции мира в своем основании был настолько подогнан и преемственен, что вся структура Мироздания казалась постоянна и неизменна, что позволяло психике привыкнуть к ней, закрепиться в ее существовании и самой эволюционировать без стрессов и вводных. Постоянство вещей и событий переходило в основательность и консервативность я-психики – она не столько жаждала перемен и изменений, сколько стремилась организовать устойчивое и основательное присутствие в мире. Современные нейронауки утверждают, что основной части нейронов в головном мозге человека свойс-твенен консерватизм, и лишь незначительный их процент «толкает» психику к радикальным решениям. Возможно, именно поэтому, чем старше человек, тем больше он зависим от привычек и сложившихся в его я-мировоззрении стереотипов.
Мой новый образ присутствия, рожденный в тишине реа-нимационной палаты, вылитый из аспектов обозреваемого небытия, столкнувшись с нелогичностью поступков, с непредсказуемостью окружающего бытия, был от всего происходящего в шоке. Он не понимал что происходит, он требовал основательности поступков, аргументированности принятых решений, но всего этого не было - присутствовали только эмоции и желания.
– Доченька, мы хотели как лучше! – донеслось до меня. Но, что мне делать с оправданиями, если событие уже произошло и его не исправить? Неуверенность в социальном окружении, ошибки людей, которым я доверяла, вызвали серьезное потрясение в моем внутреннем «я» - из-под него словно выбили опору, изувечили и искромсали основание. А что будет дальше? Об этом даже не хотелось и думать…
- Мама, вы похоронили их рядом? – я попыталась перевести разговор, но попала на самое больное.
Мама как-то напряглась, потом сжалась, стала маленькой, жалкой, незаметной. Долгая-долгая пауза возникла в палате, натянулась как струна и, не выдержав, лопнула:
- Рядом. – Больше не в силах сдержать себя, мама прильнула к моему забинтованному плечу и разрыдалась. Эмоции били через край, заливали все вокруг, но я должна была терпеть, сдерживать себя, потому что я только начинала жить. Жизнь действительно оказалась полна сюрпризов: вместо радости и облегчения, праздника и легкости, я получала удар за ударом. Было еще тяжелее, чем в первое низвержение в небытие – меня словно заживо раздирали на части. Рыдания мамы, несли облегчение только ей, во мне же они разжигали пожар: я вся горела внутри, пылала. Все человеческое, женское, материнское сжигалось в пламени, оставляя пепел и выжженную землю.
Но я должна была терпеть, я должна была продолжать жить, чтобы спасти души своих мальчиков, чтобы вернуть им спокойствие в небытии. Они многое не успели сделать в этой жизни, возможно, многое так и не поняли, но своей жизнью я должна заслужить для них лучшее место в небытии, чтобы они не страдали, чтобы их разорванные я-мировоззрения успокоились и легли в основу существования человеческого. Они вместе со мной должны войти в историю цивилизации и стать бессмертными. Вечность, вот, что я должна принести им из этого жестокого и непредсказуемого мира бытия, и я принесу им ее, чего бы это мне не стоило. Я преодолею все земные преграды и невзгоды, я выложусь за оставшиеся годы жизни полностью, до последней капли своих сил, но дам им то, что, они по праву заслужили – умиротворение от совершенного в бытии, вечный покой от осознаваемой значимости прожитых лет.
Я не успокаивала маму, потому что ее слезы еще сильнее разжигали во мне желание жить и бороться, как удобрение стимулировали рост внутренних сил и здоровья. Ее слезы укрепляли во мне желание вершить масштабное, усиливали уверенность в правильности выбранного предназначения. Моя память запечатлевала эти слезы, словно аккумулируя в себе энергию присутствия для Другого, и я чув-ствовала как во мне пробуждается энергетический монстр, как воссоединяются космические силы и, как мой новый образ присутствия рвется вершить события исторической значимо-сти.
Обозревая глубину ее горя, я еще больше укреплялась в правильности своего выбора – я войду в историю цивилизации, я сделаю все, чтобы мои близкие, все, кто вошел в мое я-мировоззрение и сформировал мой внутренний мир, получили право на социально-культурное бессмертие!
- Мама, все будет хорошо, я добьюсь в этой жизни даже большего, чем в ней было. Ты еще будешь гордиться мной.
- А как ты про Андрюшку узнала? – в ее глазах стояла глубокая тоска и боль.
- Мне там многое что открылось, Он как в страшном кино прокрутил для меня последние секунды жизни Андрюшки.
- Доченька, нельзя так говорить – мама встревожено отстранилась от моего бесчувственного тела и испугано посмотрела на меня - Ты не замыкайся в себе, выноси боль наружу. Для нас это тоже сильное горе, но мы пережили его, выстояли, выдержишь и ты. – Мама волновалась за меня, но совершенно не понимала.
- Мама, не только об этом буду говорить, но расскажу о еще более странных вещах. Тебе не понять всего того, что я пережила, пока здесь лежала, что Он мне открыл...
- Доченька, мы тоже волновались и о многом передумали. Я сколько слез выплакала и молитв прочла...
- Спасибо, мама, но мы говорим с тобой о разных событиях. Впрочем, давай вернемся к этой теме позже, а пока лучше помолчим, я так привыкла к тишине и внутреннему самосозерцанию…
- Как скажешь доченька,
