ломанул свой собственный сейф! Бред! Злобный интриган! Издержка вялого порока!.. Хотя… хотя не лишено здравого смысла: многие и по сей день верят в невероятное и не верят в очевидное. Народ поверит!»
… «Итог этого ограбления трагичен. Трагедия – цинична, непонятна, страшна, в нее не хочется верить. Кто бы меня ни убеждал, какие бы мне не приводились доводы и аргументы, я никогда не поверю в то, что деньги, будь то 860 тысяч долларов, будь то миллион, будь то много-много миллионов, - дороже одной человеческой жизни. Налетчики ушли, оставив после себя опустошенный сейф и связанных по рукам и ногам охранников. Наверное, единственное, о чем они не знали, так это о том, что один из охранников был тяжело болен астмой. Очевидно, у него случился приступ. Связанный, с заклеенным скотчем ртом бедняга бессилен был себе помочь; что-либо сделать (не спасти – хоть попытаться) не мог и его напарник, так же связанный и беспомощный. Охранник погиб. Умер от удушия. Ему было всего лишь чуть больше сорока лет… У него осталась жена и двое детей, двое дочек: младшая еще учится в школе, старшая поступила в университет…»
«О, боже! Ян!.. Ян! Голубчик! Этого не может быть! Я не верю!.. Ян! Нет. Боже, боже…»
Под предлогом отчаяния… (а может быть, это был гнев, гнев на Злобного, гнев на себя – не знаю на кого больше) я яростно скомкала газету и бросила ее на пол. «Я же была там, проходила, видела их связанные ноги – Яна и этого… Ивана… к черту Ивана! Ян! Вот о ком мне стоило подумать!.. ведь о себе же тогда пеклась, не о Яне!.. Спасти могла… могла. Эх!» Я вцепилась себе в волосы, а потом подумала, что поздно уже из себя сознательную лепить, кручиниться по несделанному, волосы на себе рвать, если уж на то пошло. Винить себя и хаять по прошествии мы все ох как горазды, а у меня в первую очередь к этому не дюжие способности – уж я-то себя знаю! Поздно, поздно, поздно: Яна не воскресить, Злобному не отомстить; руки у меня коротки до Злобного, да и слабость характера значительная, коли уж сама это признаю; вялый у меня характер, никчемный и вялый… «Ну а Бог Злобного обязательно накажет, пусть так и дальше глумится, раз совести у него нет».
Подумав это, я подняла с пола газету, раскомкала ее, нашла место, на котором остановилась, и глазами побежала по коротким строчкам.
… «Кто же виновен в случившийся трагедии? По чьему злому и расчетливому умыслу свершилось это гнусное преступление? Кто причина того, что эти две девочки остались без отца, сделались сиротами? По чьей стати и жена погибшего человека и две его дочери до конца дней своих облекут свои сердца в траурные вуали скорби, скорби по мужу, по родителю? Чья жадность, маниакальная жажда денег, преступная натура повлекла за собой человеческую смерть, вырвала из нашего общества этого достойного честного человека? Жирный сукин сын Свинкевич? Вряд ли: евреи, как правило, трусы; они алчны, конечно, все без исключения, но деньги они загребают, обманывая людей, а не грабя их; евреи как смерти боятся наказания (очевидно, сказалось сорокалетнее скитание по Египту, которое они и по сей день вспоминают с трепетом и ужасом) и боже упаси для них быть изгнанными или заключенными. Тогда, может быть, исполнители, то есть сами налетчики? Пожалуй, да, я склоняюсь думать, что именно они большей частью виновны в произошедшем. Они способствовали смерти охранника, но… Но было бы преступление, была бы смерть, если нет замысла? Нет и нет. Нет замысла - нет и преступления. Оставшийся в живых охранник сказал мне, что после того, как ушли грабители, вслед им вышла женщина. Он видел ее в зеркале, которое удачно висело напротив комнаты, в которую их, связанных, закинули бандиты; он видел ее одно мгновение и от волнения не смог ее как следует разглядеть, и уж тем более – запомнить. Но юноша запомнил одну деталь, на мой взгляд, очень важную: у женщины в руке была черная сумка, в то время как налетчики прошли налегке. И еще: молодой охранник слышал, что налетчики то и дело называли одно и то же словосочетание – «Суданская роза». Быть может, так они величали свою начальницу, эту таинственную женщину, коя и деньги-то не доверила им вынести? Быть может, именно она спланировала это гнусное преступление, на счету у которого есть уже одна смерть? Кто она – «Суданская роза»?.. Ох, как много вопросов, ответ на которые мы ignoramus et ignorabimus. Да, очевидно, - не знаем и не узнаем.
А. Злобный»
Не зная, что думать, в недоумении и рассеянно я отложила газету и тупо уставилась на Кристину. Та, тем временем, уже пришла из душа и, не говоря ни слова, а лишь насвистывая мелодию собственного сочинения, голышом проследовала прямиком к зеркалу и стала возле него крутиться: на мой манер уложила волосы и так же, как это делаю я, зачалмила их полотенцем. Да и о чем, собственно, думать? И так все ясно: Ян мертв, Злобный подлец, я дура. Тут в дверь постучали и тут же открыли (дверь по Кристининой вине оказалась не заперта – забыла, стало быть, по приходу из душа). Пришел Илья. Явился не совсем к месту, так как его необъявленный визит оказался ущербным для Кристины. Увидев его в зеркало, она дико взвизгнула и стремглав забежала за ширму, где и спряталась.
- Стучаться надо! – крикнула она из-за ширмочки, но Кристине этого показалось мало, и она прибавила: - Не учили?!
- Я стучался, - справедливо возразил Илья, но все равно сконфузился и покраснел.
- Громче надо, я не слышала!.. – в свою очередь раздалась она. – «Я стучался!» Мужики и есть! Кать, кинь мне одежонку мою.
Пока Кристина, ворча, одевалась, я предложила Илье присесть и напиться чаю. Илья на все охотно согласился.
- Да, пожалуй. Спасибо, - кивнул он и добро и премило мне улыбнулся.
Я разлила в три чашки чаю, и мы втроем сели его пить (Кристина к тому времени уже оделась, забыла про нанесенный ей щекотливый урон, присоединилась к нам). Медленно и размеренно отпивая по глоточку степанычевский чай (а заварила я именно его), я начала свой рассказ и рассказала Илье о своих приключениях, а именно, с того момента, когда нас с Кристиной свела жизнь. Рассказ мой получился сжатый, без меланхолических отступлений и красочных описаний, словом, что называется, коротенько и по существу. Говорила иногда сбивчиво, перескакивая в своем повествовании с места на место, но, по моему ощущению, все же смогла изложить Илье то, что хотела, то есть суть и факты, и, к своему удивлению, даже ничего не утаила, ни о чем не умолчала: призналась даже в том, что обворовала контору Семена Карпыча. ( Впрочем, не сказала, что погиб Ян, и не показала только что прочитанную статью.) Илья слушал внимательно; все время, пока я говорила, он пристально, не мигая, взирал на меня, ни разу не кивнул согласительно, как это обычно делают люди, хотящие казаться всепонимающими и искренними слушателями, в то время как только лишь заискивают с целью понравится. Еще он ни разу не отпил чаю.
- Что ж ты чай не пьешь? – заключила я свою историю.
Илья не ответил. Ладонью почесал свои густые брови и призадумался.
- Ты, наверное, ждешь от меня каких-то слов?.. моего мнения?.. как я отношусь? – спросил он, тем самым, отстранив тему чаепития; а в глаза мне при этом заглянул как-то особенно: слегка трогательно, слегка увлеченно, чуть игриво, - как будто хотел увидеть, какого они у меня цвета, а заданный вопрос – это так, для острастки.
- Нет. Не жду, - произнесла я. «Что у него на уме? Бог его знает».
- Ну и правильно, правильно, - сказал Илья. – Что бы ты ни сделала, я буду тобой гордиться, как всегда. И любить буду всегда: как за хорошее, так и за плохое, за все. Вот, приметно так.
Впрочем, я другого от Ильи не ждала услышать. Зато Кристина, как следует переварив услышанную информацию, обособилась от всего лишнего, извлекла самый цинус, суть, главное, и неожиданно для нас воскликнула:
- Ух, ты! «Восемьсот шестьдесят тысяч!» И я была в деле! Нет, ты слышал, Илья! А мне-то – ни-ни, ни слова! – От избытка чувств, от перелишка эмоций она спрыгнула со стула, нервически заходила по комнате, то и дело восклицая почти что одно и то же, только разве что с разными интонациями, подвластными лишь ее восприятию: - Я богата! Я богачка! Такой куш мне и во сне не снился!
Мы с Ильей чистосердечно порадовались за внезапно разбогатевшую девочку и вернулись к беседе.
-Стало быть, мой черед досказывать вчера недосказанное? – осведомился Илья.
Я одобрила его намерения, слегка наклонив голову, сделала глоток чая и приготовилась слушать.
- Как мне помнится, я вчера отвлекся… ха, отвлекся! ух! Ну да ладно, то вчера. Я остановился на том, что узнал твою историю болезни, - заговорил Илья и вопросительно взглянул на меня. Я махнула ресницами: мол, именно на том.
- В общем, узнав это, - продолжил он, - я, с совершенно затуманенным сознанием, Ялте предпочел Самару. Не знаю, почему я поехал именно туда, в Самару, не знаю. Действовал как зомби, неосмысленно, без всякой на то логики. В город прибыл поездом этак на два дня после тебя, стало быть, восемнадцатого. По приезду поселился в гостинице, но не в той, в которой остановилась ты, вернее, вы с Кристиной, а в другой (на тот раз не посчастливилось). Взял номер с телефоном, взял ключи от него, зашел с навязчивой мыслью первым делом прозвонить все гостиницы, в общем, тебя найти, а уж затем прилечь, отдохнуть часок (устал тогда очень), и, не поверишь, даже до телефона не дошел – слег, вернее, не слег, а рухнул практически замертво, едва переступив порог. Вот так-то бывает. Очнулся в больнице два дня спустя. Если верить эскулапам – все от нервов; говорят, даже временная амнезия была, а медсестры судачили, что и бредил к тому же; это когда без памяти был. Выходили. Живой, как видишь, и память вернулась. Когда в себя-то пришел, стал у них телефон требовать, ведь помню же, чего сделать хотел, что наметил, а не сделал. Наотрез не давали. Говорили, слаб еще, говорить нельзя, а нервничать – тем паче; утверждали, что все мои просьбы, а в дальнейшем и требования «крайне безрассудны» и «категорически противопоказаны и даже смертельно опасны, учитывая мое теперешнее положение». Эскулапы, кто же еще после этого! Что же мне оставалось делать? Убег, конечно, без выписки убег. Явился к себе в гостиницу и тебя стал разыскивать. Ну, тебя-то найти не составило особого труда: в «Волге» ты проживала, вернее, не ты, а Лимаева В. О., что впрочем, одно и то же. И именно «проживала», потому как уже съехала на тот момент. Эх, я себе локти тогда кусал: упустил, дурень, ан нет, оказалось, не упустил.
Дальше Илья рассказал мне, как он без всякой цели вышел из гостиницы и, совершенно не зная, что предпринять, дабы хоть как-то продвинуться в моих поисках, стал просто бродить по городу, и бродил так до тех пор (а это, по его сведениям, не менее трех-четырех часов), пока не забрел в какое-то Интернет-кафе. Там он, без всякой надежды на успех, в режим «поиск» ввел мою фамилию (сначала фиктивную, а затем подлинную) и к своему изумлению сделал открытие, которое чуть раньше, посредством Кристины, сделала я. Илья обнаружил, что окромя трех пунктов, которые выискал компьютер от производного «Похвистнева», был еще такой: «город Похвистнево», и, конечно же, удивился, а впоследствии обрадовался тому обстоятельству, что городок этот расположен в
