ассортименте, слоенные джемом и вареньем рулеты со своим неизменным атрибутом – щедро усыпанной сахарной пудрой. Поверх всего этого разнообразия (по мне – так «безобразия») под конус громоздились кексы, пряники, кренделя и рогалики, всякие булочки с всякими начинками. Вдобавок к указанному перечню припишу только лишь: еще много всякой всячины, которая имелась на столе в неоправданном избытке, мною вовсе не упомянуто, потому как всего не счесть и не упомянуть. Глаза у меня разбегались от увиденного. Хотелось бы услышать хоть какие-нибудь пояснения по поводу. Кристина, завидев мое удивление, сопряженное с беспокойством, стала еще несноснее и нестерпимее хохотать - этак бессовестно и не по-детски вульгарно. Илья привстал, когда я вошла, состряпал виноватое лицо и развел руками.
- Вообрази: сбежала от меня на полпути сюда, вырвалась и сбежала; мне-де надо очень, ты-де иди в гостиницу, а я приду позже – «ну пойми, дело у меня, позарез мне…» - и была такова… - Илья строго глянул на виновницу. Она опять дико рассмеялась ему в лицо. – Вот, вот, посмотри. И так с ней уже пятнадцать минут длится. Смешинок что ли наелась? Сластена!.. Сижу тут, понимаешь, один, жду ее, жду тебя, - врывается!.. со всем этим праздником. Она-то, видите ли, впереди и налегке, то есть совершенно порожняя, зато грузчика своего нагрузила (замечу: мерзкий, отвратительный субъект).
- Какого грузчика?
- А я почем знаю. Ты, Катенька, у нее изволь спросить. Сопроводила себе где-то грузчика (самой-то все не унести)… ну и рожа у него, я тебе скажу - кирпича просит, - ханыга и есть! Где только откапала такого?
Кристина от Илюшиного рассказа уже плакала со смеху, ерзала на кровати, не в силах усидеть спокойно, и то, всхлипывая, утыкалась в подушку, то перекатывалась со спины на живот и обратно. А теперь замахала на Илью руками: дескать, прекрати, уже невмоготу, живот лопнет.
Илья меж тем продолжал:
- Ну, разгрузился ханыга, ну Кристина с ним при мне рассчиталась: барыня отблагодарила его пятью червонцами, щедро, сказала: «На два пол-литра самогону тебе хватит. Ступай». Ну, вылетел он с пятьюдесятью рублями и, не помня себя от такой прибыли, поклонился Кристине в ножки, да и мне поклонился низко и, кивая и пятясь, удалился, и был таков.
- Но скажет мне кто-нибудь, откуда все это? Кристина, ты что, кондитерскую скупила?
Но, узрев, что к Кристине вопрошать без толку и не практично, обратилась к Илье:
- Илья?
- Во-от! Откуда все это? – с азартом подцепил он. – Мне-то после она объяснила, откуда все взялось, и на какие ж такие средства. Хотя, впрочем, ты угадала: так и есть, именно, скупила кондитерский отдел в магазине. Оплатила наличностью, со слов же ее собственных: «воспользовалась собственною заначкою», и прибавила к тому, что об этой заначке тебе ведомо. Деньги, говорит, конечно, нечестные, но ей за них уже всыпали по первое число тобой собственноручно…
- Враки! Пальцем не трогала.
- Верно, верно. Я аллегорически ее пересказываю, то есть не собственноручно попало, а словесно, в образе наставлений, это уж я… Так вот, значит, за эти денежки ей уже всыпали и даже она их якобы уже «отмыла и искупила» обещанной впредь честной жизнью своей, своим же хорошим поведением и всеми без исключения благонравными поступками. – Илья пошел ко мне, стоящей, как и прежде, ближе к дверям, с видом как бы мимо, а поравнявшись со мной, сделал слабый наклон в мою сторону и шепнул персонально для моих ушей: - Вот эти вот «отмыла и искупила» - ох как сомнительно, ох сомнительно. Давеча ты у нее «воскресла»… а это… (Он все кружил возле меня и сосредоточенно нашептывал.) это… «душа отлетела»! Этак ведь нельзя. Так не исправится… нет, не исправится.
Илья вернулся к столу и опять сел, только теперь даже не сел, а уже развалился на том же стуле, на котором совсем недавно сидел так скромно и неловко. Надо думать: с разговором он вошел в раж. Вот: даже накинул ногу на ногу, руки скрестил на груди, мельком исподлобья глянул на Кристину (та, тем временем, немого успокоилась, смешливая истерика отступила) и, щурясь, остановился на мне.
- Ну? – уже громко воскликнул он.- Что же мы будем со всем этим делать?.. Дамы? Как вы считаете? Неужели нам предстоит все это съесть?
- Не смотреть же. И не выкидывать, - ощетинилась Кристина. – Много болтаешь, Илья. Ставь греть чайник, будем все это уничтожать. Втроем справимся, ну не сразу, конечно, но осилим.
- А как же фигура? Диета? Холестерин? И прочие женские штучки? Мне-то все равно, я сладкое люблю. Но дамы! Вам-то, вам-то! В наш-то век Wellnecs, фитнеса, здорового, сбалансированного питания – да объедаться, нет, даже обжираться тортами! Это же уйма, уйма калорий! Кошмар! Куда же вы?!
Илью мы уже не слушали, а мельком и хитро переглянулись с Кристиной и как мухи налетели на стол, ломящийся от сладеньких и вкусненьких яств. Илья же еще пытался что-то торопливо внушать нам, но вовремя спохватился и вовремя понял, что болтовня отрывает много времени и сил и не позволяет целиком посвятить себя еде, лакомствам, наслаждению. Он перестал молоть чепуху, плюнул образно и, накинувшись на огромный кусок огромного торта «Прага», тем самым присоединился к нам и тем же самым проявил с нами, в нашем щекотливом женском вопросе, свою мужскую солидарность.
Через некоторое время мы, уже напившись вдоволь чая, развалились (по невозможности сидеть прямо) кто где сидел, и отдувались. От чая у меня выступил на лбу пот, и я обмахнула лицо платком. Наши последовали моему примеру и, достав свои платки, утерли ими испарины.
- Стал быть, на пользу… пошло… от чая, - по невозможности говорить внятно, с большим усилием ворочая языком и сюсюкая, определила я.
- Ой, тяжко… - выдохнула Кристина не в состоянии больше глядеть на стол, а вернее – на то, что лежало на нем и что будто бы, не взирая на все наши усилия, ни насколько не уменьшилось. Она отворотила свое измученное, покрытое сладострастной скорбью лицо, мучительно прикрыла веки, и ничего больше не изрекла.
Илья и вовсе не открыл рта, а только попытался его скривить в улыбку, да и это у него не вышло. Во взгляде его виделась томная, сонливая лень.
Все мы повздыхали немного вразнобой и, не сговариваясь, разбрелись по своим лежбищам – таким манящим, уютным, близким. Первая под силу дошла и опустилась на кровать устроитель этой преждевременной масленицы. Она легла не раздевшись, поджав под себя ноги; тяжело вздохнула и почти мгновенно уснула. Илья что-то пробормотал себе под нос – чего я не разобрала – и ушел до своего номера, до своей постели. Я так же почти сразу легла… Но сон не шел… Воспоминания не позволяли мне заснуть, не давали покоя…
***
Не хотела писать, видит Бог, не хотела. Хотела забыть, вычеркнуть, развеять, и дожить как-нибудь, как получится, как придется: под Богом ходу, вся в Его распоряжении, пусть Сам решает, что со мной дальше делать, Ему оттуда виднее, а мне… а мне… плевала я на все, вот и все. Но как мне сейчас об этом не сказать? Увы, придется; другого выхода нет и не будет, тем более все равно не спится…
- Мне нужна девушка, на вечер, на сегодня, хочу в театр сходить… Я по верному адресу пришел, не ошибся?..
Тогда я допоздна задержалась на работе. Все мои сотрудники ушли, а Рулька – так даже раньше всех: выждав свои «положенные восемь часов», упылила кормить котлетами своего синантропного мужчину. Мне – холостячке – положительно некого было кормить, поэтому, по обыкновению своему, заработалась: надо было подготовить налоговую декларацию (хотя это и не мое дело, а моего бухгалтера, но такой уж у меня отвратительный характер, что называется, в каждой бочке затычка; он всегда был виной всему).
Я отложила карандаш, сняла очки (в золотой оправе, но с пустыми, обыкновенными стеклами: ими я внушала серьезность на своих сотрудников, ибо сама была страшно несерьезна, да и на клиентов тоже, и, тем самым, нагнетала к себе уважение и послушание). Засим мизинцем элегантно чуть подцепила и чуть отстранила манжет идеально белой блузки и посмотрела на часики, вот только после этого – на вошедшего.
Это был мужчина средних лет, темный брюнет, почти черный. Худой, высокий, но не стройный, а как-то развязано-расслабленный. Его щеки были гладко выбриты, губы поджаты и скошены как бы в ухмылке. Прямой тонкий нос. Серо-голубые глаза. Из одежды на нем было: хороший классический костюм черного цвета, малиновая рубашка, кажется шелковая, но без галстука, а верхняя пуговица на ней была расстегнута; черные, начищенные до блеска ботинки. Он остановился в дверях, в раздумье, соображая: пройти и присесть, или остаться стоять в дверях. Но так и остался; стоял, опершись на одну ногу, вторая же была присогнута в колене и расслаблена, так что весь свой вес он переложил на первую ступню. Руки держал за спиной.
- Мы вообще-то по заявкам работаем, - нахмурилась я, - оформленным заблаговременно.
- Так я подам, - поспешил он.
- Говорю ж: действуют предварительные заявки. Время-то сколько?
Видимо неправильно толкуя мои слова, он торопливо посмотрел на часы.
- Восемь, вечера, успею.
- Куда успеете-то?
- В театр.
- Опять – двадцать пять! Милостивый государь, поймите, у нас не публичный дом, не бордель какой-то, - у нас фирма: здесь нельзя вот так заявиться и «взять девочку» на час-другой; наши девушки всего лишь сопровождают клиентов, а не… Наши сопровождают, поймите наконец, на запланированные мероприятия, и эти мероприятия должны, к вашей пользе узнать, планироваться заранее, а не так, с бухты-барахты, как это у вас. Да и вообще: этот ваш тон, суматоха, торопливость, но главное тон, тон! – имею предрасположенность считать не иначе как оскорбление… мне и моей фирме. – Я отчего-то ужасно разнервничалась; говорила все это очень жарко, инертно, и с каждым сказанным словцом все больше распалялась. Но, почувствовав это, перевела дух. – «В театр». В какой театр, почтенный! Большей частью они все с семи. А уже восемь. На второй акт, что ли, собрались?
Он молчал: во все глаза смотрел на меня и наивно моргал (будто что-то совершил, но не понимал, что именно, так же как и то, за что его ругают).
- Что ж молчите? – смягчилась я, пожалев.
- Хоть и на второй. У меня билеты, - не сразу проворчал он.
- Но я-то вам чем могу помочь!.. Я что – в театре работаю?.. «Билеты». Простите, я вам, кажется, уже объяснила, причем популярно…
- Постойте, - воскликнул он, встрепенувшись, пораженный своею мыслью. – А что, а что если вы со мной пойдете, да, да, именно вы. Вы, собственно, не против? не заняты? Как вы к этому отнесетесь?
Он широко улыбнулся, очевидно, прилично довольный и собой и в восторге от той идее, что только что возникла у него. От его улыбки со мной сделался конфуз. Я опешила. Когда же пришла в себя, было уже поздно: он каким-то чудом очутился возле меня, схватил мою руку и начал ее лобызать; примечу, что делал это очень жадно.
- Прошу вас! Прошу вас! мня-мня-мня! не отвергайте! мня-мня-мня! очень вас прошу! мня-мня! вы вся моя! мня! надежда! мня-мня! согласитесь! мня-мня-мня! умоляю! мня! мня! мня!
Я была в шоке, отчего и молчала, как язык проглотила, отчего и взирала на него, как пойманная в силок зайчиха, - тупо, пугливо. Опешив, увлеченно наблюдала, как этот, неизвестный, пришедший с улицы, хам умывает мою ручку. С улыбочкой, как бы
