был тяжелый и отнюдь не для девочек, в завершении которого Сергей Анатольевич получил «самую ценную информацию о Кате, которая тебе (это он мне сказал), которая тебе может весьма пригодиться». Вот эта информация.
Илья встал, подошел к плащу, что висел на стуле, и из его внутреннего кармана извлек лист бумаги с синими чернильными подтеками.
- Правда, информация эта расплывчата… - сказал он, садясь на прежнее место, - … весьма расплывчата, и все потому, что документ слегка намок. Но все же кое-что прочесть можно. Да даже если и нельзя, не беда – воспроизведу по памяти. - (Он развернул лист и показал его мне.) - Узнаешь почерк?.. Ага, братца… «Информация». «Ценная». «Первое. Похвистнева Екатерина Анатольевна, 1971 года рождения, уроженка г. Москвы, русская. Уехала в неизвестном направлении; предположительно – в Ялту. Второе. При себе имеет фальшивый паспорт на имя Лимаевой Валентины Олеговны, 1971 года рождения, москвичка; номер паспорта: 36 01, серия: 594444. Примечания: билеты (броня), регистрация, гостиница могут быть фиксированы именно по этому документу. Третье. (В скобках тут Сергей Анатольевич предостерег меня: «не сбрасывать со счетов»). В период с 1996 по 1998 года Катя жила и работала в Самаре. Место работы – фирма «Нефть-Инвест»; должность – кассир. Ген. директор фирмы – Свинкевич Семен Карпыч.» Коротенько, но, по-моему, исчерпывающе. Ну, как тебе свое же досье? По-моему, у тебя, Катя, талант к махинациям подобного рода.
- А по мне, так меня всю жизнь Иуды окружали. Ведь верила им, верила. Как себе доверяла. Ладно хоть брату меня сдали, а не в прокуратуру. И на том спасибочко; случай будет – поклон им отвешу. Ладно, Илья, продолжай… только, прошу тебя, без пафоса, пожалуйста, без пафоса.
- Как скажете, ниспосланная мне судьбою. Продолжаю, и по силам моим – без пафоса. Жуть как хотелось мне понять тогда, что, в общем-то, хочет от меня Сергей Анатольевич. Не долго мне пришлось ждать. И вот его слова, которые разрешили мое любопытство: «Мне, Илья, от тебя нужно только одно, - сказал он, когда передал мне твое вышеозвученное личное дело. – Найти мою сестру, и, как минимум, доставить ее в Москву и ко мне лично». Но это еще не все, слушай дальше. «Теперь, - продолжал он, - объясню почему. Ты мне нравишься, пацан, честное слово, нравишься. А знаешь, почему? – продолжал мне Сергей Анатольевич. – Не знаешь? Потому что ты ее этой ночью не оставил, не остался, так сказать, индифферентным к ее состоянию; я знаю, я многое, Илья, знаю, иногда даже лишнее и что не следовало бы». Я тогда набрался храбрости и сказал, улыбаясь: «А может быть, я ее не из благородных побуждений к себе отвез? Может быть, я ее вовсе из других намерений? Совратить, может, хотел?.. Откуда вам известно, что у меня в мыслях было? Вы же меня совсем не знаете», - говорю. А он просмеялся от души от этих слов и говорит: «У, пацан, зато я ее знаю! Не смеши меня, хватит молоть чепуху. Да и ты, говорит, не подлец». Сказал, как будто у меня на лбу написано, подлец я или не подлец! Семейка у вас, Анатольевых, я тебе доложу, - поискать еще надо…
- Попрошу!
- Не гневитесь, ниспосланная. Ни слова более не по тексту. Продолжаю. Значит, сказал он мне это все, достал из дорогого портфеля большой желтый конверт, по столу пододвинул его ко мне. «Бери, говорит. Там деньги тебе, на командировочные расходы, моя визитка для связи и фотография моей сестры». «Не возьму, говорю, деньги. Заберите. Это мое личное дело». А он услышал это и как шарахнет кулаком по столу; я аж вздрогнул. «Бери, говорю! Мальчишка! Не возьмешь – я тогда сам поеду. А поедешь и привезешь мне сестру – я тебя в ресторан к себе возьму». «Ну, уж нет! – думаю. – Я сам поеду. Такое счастье подвалило, само в руки идет, - и отказываться от него?! Нет, нет, и нет! Никогда! Сам поеду». Только лишь ты ушла, и я локти давай кусать. Вот дурак! Вот дурак! Зачем отпустил? Зачем? Как теперь ее искать? Где?.. Отчаялся, Кать; думаю: все, не увижу тебя больше; «уехала в неизвестном направлении», как Сергей Анатольевич в твоем деле изволил написать. А тут на тебе: брат твой родной мне такую услугу предлагает. Да дважды дураком был бы, если прошляпил бы командировку эту. Словом, конверт я взял, а сам-то думаю: «Как бы не так, посланец ты мой божий, как бы не так! Конвертик я твой возьму, покуда фотография мне нужна, а вот денежки и визитку даже и не трону: ни к чему они мне; оставлю все как есть, в целости и сохранности, а по прибытии своем – возверну, стало быть, хозяину. Поеду, найду любимую, но делать все буду по-своему, как сердце велит, не по заказу. Вы, господин хороший Сергей Анатольевич, живите как хотите, а я буду жить, как мне ангелы-хранители подсказывают, и идти я буду туда, куда мне Приснадева путь-дорожку мою освещает». В общем, при мне эти деньги; ни рубля не потратил. И, слава Богу, тебя нашел.
- По твоему рассказу, Ильюшка, ты еще никуда не выехал. Жутко интересно, что дальше было, в порядке очередности, не перескакивая. Рассказывай.
- Так вот, дальше. Стоило мне взять конверт, как Сергей Анатольевич сразу же подобрел и даже в чувствах от такой моей покорности по-отцовски потрепал меня за волосы. «Ну, говорит, в Ялте-то бывал?» «Нет, говорю, не бывал». «А в Самаре?» - спрашивает. «Нет», - отвечаю. «Не исключено, говорит, и там и там побываешь». Затем сказал еще, что отпросил меня с работы на неопределенное время, мол, не переживай – все пучком. Честное слово: чудак-человек! Как будто меня в том момент работа заботила! Засим Сергей Анатольевич порассуждал немного на отвлеченные темы, а в завершении нашей встречи дал напутствие: «Ну, Илья, иди с богом, но без сестры, однако, не возвращайся. Найдешь Катьку, вернешь в отчий дом, так и знай - озолочу». А я ему и говорю: «Сергей Анатольевич, боярин, кормилец ты наш (ну, это, конечно, от себя: не говорил этого), все золото мира ничтожно для меня и несоизмеримо по сравнению с сестрой вашей Екатериной Анатольевной. Коли найду ее – отдашь ли ты ее в жены мне? Благословишь нас, как брат родной, на супружество?» И что ты думаешь?.. Он дал свое согласие! Представляешь? Говорит: «Разыщешь ее – там и поговорим». В общем, думаю, что согласен будет: благословит, значит.
- Батюшка благословит… в церкви, - сначала подумала, а потом зачем-то сказала то же самое вслух.
- Правда? – воскликнул Илья. – Правда? Ты не шутишь?
- Нет, - спокойно ответила я, - венчаться будем. Здесь венчаться, в Похвистнево.
Илья заплакал.
- О, Небеса!.. Спасибо! Спасибо! Вы услышали мои молитвы!..
- Наши молитвы, - с грустью в голосе поправила я Илью.
- Да! Да! Наши молитвы, наши!
- Но, Илья, милый, успокойся. Об этом потом, после; сейчас продолжай.
Он вытер рукой скупую мужскую слезу, посмотрел на меня, посмотрел на Кристину, обнял нас (о, боже, как он пахнет! у меня папа пахнет почти так же: лесом, лугом, травой, полевыми цветами, медом, и, пожалуй, землей…), и после этого он возобновил свой рассказ:
- Помнишь, ласковая, ты спрашивала: было ли что-нибудь между нами той ночью?.. (Я поспешно кивнула, согласившись.) Когда Сергей Анатольевич передавал мне Рулькины слова про «большую беду», я, не знаю почему, но вспомнил именно этот твой вопрос. После того, как Сергей Анатольевич ушел, и оставил меня один на один с дилеммой - с чего начать? – этот назойливый вопросишка постоянно крутился около и еще долго меня донимал. Пытался отмахнуться от него, но он вновь и вновь приставал: «говори: было ли?»; «что у нас с тобой было?»; «что было, что?» Сначала думаю: «Вот привязался!», а потом как осенило: «Не спроста, Илья! Не спроста, родной! Если это не зацепка, то у меня напрочь отсутствует интуиция». Так решил, и стал размышлять над твоим вопросом и твоей же бедой. Ответ родился тут же, без особых усилий. Вот он – жесток, циничен, беспощаден: «она больна… больна чем-то ужасным… из-за чего можно к черту забросить любимую работу… не раздумывая оставить свой кров… свою родню… друзей… людей, которых любишь; из-за чего жизнь, которую ценишь, обожаешь, боготворишь, – теряет смысл». Я понял это, и ужаснулся дважды: тому, Что понял, и тому, что Понял. И после этого я уже знал, с чего мне начать… (Илья немного помолчал; его губы тронула улыбка, - очевидно, от какой-то своей же мысли.)
… Уже в Самаре, на набережной (это было вчера), ко мне подошла девочка лет двенадцати, славная такая девочка: рыженькая, сероглазая, с веснушками не по сезону. Так вот, значит, подходит и говорит: «Господин хороший, проводи до дома, хулиганы пристают». Какие, говорю, хулиганы, где они? Она обернулась, поизучала тыл, и отвечает: «Ну, не видать. А так преследуют, пройти мимо не дают». Ну, хорошо, говорю, пошли раз преследуют. Отошли мы шагов пять и она – не молчком же идти – разговор такой затевает: «Москвич, что ли?» - «С чего взяла?» - «Да от одного вида столицей разит!» - «А поконкретнее?» - «Одет – черти как: плащ, вон, задрипанный, джинсы, кеды, - безвкусица!» - «Плащ, к слову сказать, вообще-то новый…» - «А! не один ли хрен: говорю же – безвкусица. Так, понаплевательски к себе, только или в Москве, или в Лондоне одеваются». «С рыжими спорить без толку», - думаю, и не стал. «Ну, с Москвы приехал, - что с того?» - «Вот я про деньги и не спрашиваю: раз с Москвы – значит, есть. Другой вопрос: контрацептивы у тебя имеются?» Представляешь, Кать, представляешь?! Не с того не с сего!.. Уместный, на мой взгляд, вопрос задаю: «А тебе-то зачем?» Она возбудилась сразу, лицо такое серьезное сделала, нахмурилась: «Как это зачем?! Я что, умалишенная?! Не-ет! Нет, москвич, без презервативов не буду! Мне здоровье важнее. Стоит раз на авось понадеяться и – милости просим на Панова восемь». – «Куда-куда «просим»?» - не понял я. «Ах! Ну да: ты же не местный у нас. Поясняю: улица Панова, дом №8 – адрес областного венерического диспансера. Теперь усек «куда»?» Вот тогда я возмутился; хотел даже пристыдить ее: мол, ты осознаешь, чем ты таким занимаешься? лет-то тебе сколько? красивая, юная, жить только начала, а уже жизнь свою поганишь; умненькая вроде, а без царя в голове. Слушать даже не стала: значит так, вещает она, москвич, ты или сделку оформляй, или отваливай. Лекции свои будешь в детском саду читать, а я, говорит, для тебя недостаточная аудитория. Назидатель нашелся. Покупаешь, говорит, - покупай, а нет – так не отвлекай от работы. А после моего «нет» даже незаслуженно оскорбила: «Чую, правду говорят: «назови москвича «мужиком» - обидится, а обзовешь его «голубым» - не прогадаешь: улыбнется ласково, в друзья запишет». Видать, правда: москвичи только на «гей» откликаются». Уходя, эта рыжая блудница обернулась ко мне, улыбнулась весело и звонким детским голосом крикнула: «Гей, Москва! Будешь в столице – привет ей передавай от российских девок и российских мужиков!» Сказала и, смеясь, убежала прочь. Так сказать, нахамила мне, поглумилась над добротой души моей и оставила меня в недоумении над голубым самарским небом…
Эту историю Илья рассказывал без тени юмора, на полном серьезе. Я, в отличие от него, улыбалась, что, впрочем, зря, ибо вскорости пожалела об этом.
- Удивляюсь твоему оптимизму, - сказал он мне, - этому непонятному мне веселью, стойкости, присутствию. Не знаю, что тобой движет в эти минуты; мне же ни тогда, ни теперь – не до смеха. И не из-за того, что эта рыжая пошлячка приписала меня к педерастам, а из-за того, что она своей глупой
