шутя, он тараторил мне глупости, и чмокал, чмокал, чмокал… и все вопрошающе поглядывал на меня. Мне-то теперь ясно представляется, что он и сам не совсем понимал, что делает. Я пребывала как завороженная, как под гипнозом: и хотела и не могла отдернуть руку и ей же залепить этому проходимцу затрещину. Но не пришлось: тут до него кстати дошло, что увлекся, даже увлекся непозволительно. Тотчас он осекся и отпустил мою руку.
- Впрочем. Простите… - промямлил он и ретировался туда, где стоял до этой своей выходки.
- Что все это значит? – наконец-то пробудилась я. – Да как вы вообще… как вы смели себе это позволить?!
Он не ответил; он даже отвернулся. «Хам! проходимец! ничтожество!»
- Потрудитесь объяснить!
- Я же извинился… кажется.
- Как? «Впрочем, простите»? И это, по-вашему, извинение? Так? Ну, что же вы?.. Это одолжение, это оскорбление – вот что! Да, да, оскорбление! Хам!
- Только, прошу вас, - тихо перебил он и выждал паузу, пока я смолкну; вежливо продолжал: - … пожалуйста, не кричите на меня, не надо.
- Да я вовсе-то и не кричу, я…
- Нет, послушайте, я вас понял, и отчасти понимаю: как клиент – я для вас в тягость, сейчас в тягость. В таком случае, забудьте. До свидания.
Он повернулся и вышел за дверь, аккуратно прикрыв ее.
«Боже мой, да что это за такое! Что это за день такой! Черт тебя дери! Мне бы, мне бы стоило обидеться, - так этот меня и здесь обскакал».
Я встала, ругаясь про себя, и стрелой метнулась за ним; нагнала уже выходящего из приемной.
- Господин, господин, постойте, - злилась я, когда унизительно бежала за ним и не поспевала за его широким шагом. На мою просьбу «господин» не остановился, но зато еще больше прибавил шаг; шел явно обиженный. Я рванулась и вцепилась ему в локоть: - Ну, стойте же, стойте. Вы что, в самом деле, как маленький. Обиделись?
Он обернулся и внимательно посмотрел на меня. В его глазах стояли слезы.
- Ба! Вы меня удивляете. Это ж пустяки, сущие пустяки, а вы плакать вздумали. Но будет, будет вам. Идемте-ка обратно, я вас чаем утешу. Пойдемте, пойдемте. Вот, это правильно.
Я взяла его за руку (право, как первоклассника) и повела к себе в кабинет. Он не сопротивлялся, и руки не отдергивал, проявил полнейшее послушание, покорность. В кабинете я усадила «чувствительного господина» не как обычного клиента – в креслице подле моего стола, так что человек, садящийся в него, сидел непременно спиной к дверям, тогда как я восседала к тем же дверям лицом, и чувствовал от этого своего рода неудобства, дискомфорт, ощущал себя букашкой, и изнемогал, и дрожал, и трясся от одного только моего орлиного взгляда, а усадила я его, по случаю этих слез, в антикварный диванчик, в бесценную свою реликвию, по преданию будто бы из Петродворца, и на нем даже сиживала самая взбалмошная женщина своего времени – сама императрица Екатерина I I. Этот диван я предлагала особым своим клиентам и гостям, отнюдь не многим, избранным, так сказать, VIP-персонам. Вот и этого слезливого в него посадила. Сама занялась обещанным чаем.
- И все же вы зря так близко к сердцу… - наливая заварку, возобновила я утешения. – Вы для меня вовсе не в тягость; и совсем не оскорблена: немного, конечно, эпатирована вашим… гм… вашим поведением, но это ничего, уже прошло. Вам сколько сахару?
- Не надо. Спасибо.
- Ну, как знаете. С лимоном?
- Без… Бес меня попутал. Простите меня.
- Э, пустяки! С кем не бывает, - с этими словами я передала чай; он поблагодарил, отпил глоток и еще раз любезно поблагодарил; я ответила улыбкой и по-свойски присела рядом.
- Знаете, как мы поступим? – заговорила я вновь, когда он сделал третий глоток и неловко, но уже более раскованно мне улыбнулся. – Знаете что: мы… то есть вы… пойдете сейчас в театр, или куда вы там собираетесь… один. (Он наклонил голову и уставился в чашку, улыбка исчезла с его лица.) Поймите же, поймите, - поспешила я, - я не в праве сейчас обеспечивать вас девушкой. Не могу я этого сделать прямо сейчас. Это выше моих сил. Я сейчас объясню. Я заложница порядка, и это - не смотря на то, что этот порядок мною же установлен. Я изначально решила, что должен быть порядок, дисциплина, не от меня зависящие правила, и чтобы все работало, иначе… иначе это уже не дело, а настоящий хаос, нечто вроде Тверской (ужасное сравнение – забудьте)… иначе все дело насмарку. Поймите, я не могу вам помочь, да и не хочу. А завтра помогу, обязательно; приходите завтра и мы с вами все обсудим, детально обсудим, вот увидите. Поверьте, я очень хочу, чтобы вы были моим клиентом, безумно этого хочу.
Я замолчала, не зная, что и добавить. Меня он слушал внимательно, но как-то рассеянно: он нервно поглядывал в чашку и все норовил привстать с дивана; но этого так и не сделал.
- А вы?.. – робко начал он после минутной задумчивости. – Как же вы? Вы разве не пойдете со мной? Разве нет?
Хоть начало его и было робкое, но с каждым вопросом он волновался, как прибойные волны, бьющиеся о скалы. Чашка с чаем в его руках вздрагивала и со звоном ударялась о блюдце. Я, под тяжестью своего бремени, вздохнула.
- Видите ли… - опять улыбнулась я.
- Не надо. Проще сказать «нет».
Я не ответила.
- Знаете что: я завтра не приду, - снова заговорил он и поставил чашку на столик. – А сейчас – вы правы – пойду в театр. Один. Да, так будет лучше. Прощайте.
«Нет уж!» И схватила его руку у запястья. Он, не скрывая удивления, посмотрел на свою руку в оковах моей руки, перевел взгляд на меня. Я застенчиво улыбнулась. Он же в ответ было решил освободиться от меня и встать, но не тут-то было: я не ослабила хватки, а напротив еще цепче сжала его запястье и вдавила руку в диван. Он обмяк. «Надо решиться, только надо решиться. Другого выхода нет, по крайней мере, я его не вижу. Ну не упускать же его, в самом деле!» Вот, думаю, очевидно, мне тоже придется поработать. А святая святых собственной политики? А незыблемый закон о разграничении полномочий? Как же быть с ним? В сторону, пока в сторону: на этот вечер будем считать его предрассудком. Но только лишь на сегодняшний вечер. Ибо клиент важнее. Сегодня действует лозунг: даешь еще одного клиента! Все, решено.
- Нет, - наконец-то, после долгого молчания и ненужного переглядывания, проговорила я. И повторила: - Нет.
- Что? – спросил потенциальный клиент, и добавил: - «нет»?
- «Нет», - пояснила я, - это в смысле «да». Я хотела сказать: нет, никуда вы один не пойдете. То бишь подумала это, а сказала «нет», просто «нет», и все… Я не хочу, чтобы вы один пошли.
- Что же вы предлагаете? И причем же здесь тогда ваше «да», то есть «в смысле да»?
- «Да» - значит «да». Я пойду с вами. Я подумала и решила, что все же я пойду: не ровен час, еще чего натворите, такой-то чувствительный, али в историю какую попадете. Отвечай потом за вас, вызволяй, - клиент как-никак.
Клиент, довольный моим ответом, как-то странно улыбнулся мне и предложил немедленно отправиться «на премьеру», ссылаясь на то, - вот невидаль! – что и так, мол, уже прилично опаздываем. Когда мы выходили из парадной моего офиса на улицу, я не удержалась и выложила мучавший меня упрек:
- И все-таки знайте, что это самое настоящее вымогательство.
Он наигранно изумился.
- Вот только не надо, не надо этого. Хочу вам заметить… Как, кстати, ваше имя?
- Дмитрий, - назвал он, как бы вспоминая, - Дмитрий Иванович…
- Очень приятно. Екатерина Анатольевна. Хочу вам заметить, Дмитрий Иванович, что так вопросы не решаются, так, как это делаете вы. А именно, вы интуитивно поняли, что просто так я вас не отпущу, что вы нужны мне как клиент, и вы в виду этого хладнокровно и безапелляционно пользуетесь этим. Ведь так, ведь так, я права? Но почему тогда вы не идете со мной на компромисс? Почему вы не хотите зарезервировать нашу девушку на потом, например на завтра? И почему это вы безоговорочно решили идти на зрелище именно сегодня и именно со мной? Нет, Дмитрий Иванович, так вопросы не решаются, - это, я вам скажу, не по-мужски. Зная (или предчувствуя) мой рабочий настрой, еще раз вам говорю, что это вымогательство, форменное, причем, вымогательство. И уж буду с вами до конца откровенна: я не горю желанием составить вам компанию, мне совсем не хочется идти с вами в театр или куда бы то ни было, а соглашаюсь я все ж только лишь от безысходности. Потому как у меня связаны руки и иду я на поводу у вымогателя – и это справедливо, ибо выполняю свой человеческий, гражданский долг. Я просто хочу расставить все точки над «i». Я хочу, чтоб вы знали… Может быть, меня тоже обида гложет, не один только вы можете обижаться. И знайте, я все это говорю немного сгоряча, но чтоб вы знали: с дамами такие ваши штучки категорически не приемлемы. И впредь, Дмитрий Иванович, никогда, слышите, никогда не прибегайте к этой уловке.
Мне было очень приятно, когда я все это высказывала Дмитрию Ивановичу. Я еще что-то несла, что-то сравнивала, приводила какие-то примеры, а в обобщении же – все велось в одном русле. С каждым новым словом я обогащала и укрепляла свой упрек этому с виду безобидному человеку. Мне нравилось тогда говорить: я испивала восторг, пробовала на вкус вдохновение, испытывала азарт и ликующее, горланящее послевкусие – послевкусие хренового оратора, который мнит себя если уж не гениальным, то, как минимум, бесподобным, от Бога, и истинно в это верит.
Назвавший себя Дмитрием Ивановичем слушал меня очень стойко и вплоть до самого театра не проронил ни слова, ни разу не перебил и даже несколько раз понимающе кивнул головой. Что тут удивляться? Он достиг своей цели, он получил то, чего хотел: я иду рядом и уже поднимаюсь к парадному входу в театр на две ступеньки впереди него.
Когда мы ступили в фойе, к нам сразу же поднеслась пожилая громогласная билетрисса в черном шерстяном костюме и в белой блузе с красным воротничком.
- Вечер добрый, Дмитрий Иванович! – еще на подходе к нам сотряслась она приветствием и, улыбнувшись умными глазками, почти крикнула: - Батюшка! опять вы в своем репертуаре! Вы, я смотрю, не можете не опаздывать. Ну не судьба вам придти вовремя. Хоть один бы разок, один бы разок соизволили. Уж антракт был. Уже второй акт близится к завершению. Скоро расходиться публика будет, а вы только что идете. Дмитрий Иванович! – с укоризной воскликнула она.
- Вы прекрасно знаете, Антонина Прохоровна, что мне нравится только лишь финал, - вам великолепно это известно, - немного смущаясь в моем присутствии, возразил Дмитрий Иванович.
- Как же, известно! – прокричала билетрисса, нисколько в свою очередь не смущаясь. – Равно как и то, что и книги вы предпочитаете читать с конца.
- Врет, - шепнул он мне, - книги я вообще не читаю, у меня схожее, но другое занятие… Она чуток глуховата, - пояснил он.
- Что сегодня у вас? Слышал, премьера какая-то? – обратился Дмитрий Иванович уже к Антонине Прохоровне.
«Вот так да! «Что сегодня у вас?» - ужаснулась я от услышанного. – Что он себе позволяет?» Зато Антонина Прохоровна как будто нисколько этому не удивилась: ответила как на обыкновенный вопрос и даже с некоторой заинтересованностью:
- «Восемь влюбленных женщин». Французский детектив. Дмитрий Иванович, со всей ответственностью обещаю вам: очень захватывающее зрелище.
- Ну-ну, поглядим, на сколько вы верны своим обещаниям.
- Давайте сюда свои билеты! – вдруг приказала Антонина Прохоровна.
Дмитрий Иванович
