Цунами тоталитарной идеологии

и мира, пока боги не устанут от крови и не создадут породу людей, которые научатся понимать».

Это гениально изложенное, веками и тысячелетиями уж совсем никак неизменно вот всецело незыблемое положение вещей, поскольку как раз именно такова всегдашняя всем нам давно привычная норма всяческих тех вполне уж обыденных человеческих взаимоотношений.
Этим миром правят амбиции, а не житейский ум, да и, кстати, до чего еще всецело скромная житейская рассудительность.
Уж чего тут вообще, собственно, поделаешь?

209
Но ведь можно тогда вообще ничего и близко уж попросту так никак нисколько не делать.
А между тем и сам процесс медленного и поэтапного развития коллективного, а не сонно обывательского сознания у всяческого рода необразованного населения и близко так никак ни в чем сам собой в гору уж не пойдет.
Однако бить кнутом надо бы только лишь разве что тех совсем отстающих, а не всех кто никак не торопится до чего резво и проникновенно всячески вот духовно развиваться.
И все-таки для того, чтобы общество было на деле ограждено от всякой дикой первобытности тех, кто в ней всецело уж пребывает, публично наказывать вполне еще стоило бы…
Ну а как раз потому во имя тех истинно настоящих действительно того стоящих успехов в деле вполне полноценно должного воспитания подрастающего поколения без тех сколь однозначно суровых наказаний и поныне никак попросту явно не обойтись.
Однако к грядущему свету тянуть кого-либо той еще изначально уж вовсе немыслимо во всем единственно правой мощью даже и в мыслях своих никак и никогда и близко-то нисколько не следует.
Также, впрочем, как и думать, что сложившись на редкость разгульно и стихийно, великая сила добра явно ведь всенепременно вскоре на деле сумеет действительно привести все, то неимоверно разноликое человечество к тому самому более чем безупречно явному его избавлению буквально ото всех же совсем несносно тяжких его бед и забот.
Хотя между тем весь род людской от всей той сегодняшней и сколь суетливо «бестолковой» общественной жизни уж вправду сможет еще избавить одна лишь та чисто по-вселенски всех и вся буквально сходу умиротворяющая ядерная война.
Однако коли бы в этом мире вовсе ведь не было абсолютно же никакого социализма во всех его формах, то и ядерных бомб было бы ныне раз два и обчелся.
Ну а следовательно никакой той считай общемировой катастрофой их боевое применение нам вот не в едином глазу никак уж тогда совсем не грозило.
Да только жизнь и без того общемирового зарева при большевиках стала до чего красна да и одними яркими искрами лютых пожарищ, а люди разом более чем явственно трансформировались в одни свои мелкие тени.
Причем все — это произошло как раз-таки именно в результате того еще самого как оно есть появления на карте всяческих монструозных социалистических диктатур.
И они тогда появились вовсе не из пустого воздуха, а именно из той наэлектризованной атмосферы всяческих долгих и мрачных интеллигентских дискуссий.
То есть буквально всякая революция — это один лишь, и только самый явственный результат уж до чего длительной подрывной работы людей весьма так безмерно тяготящихся беспросветно темным настоящим всего своего крайне-то совсем недалекого века.
Однако, вырвавшись грубо и дерзко наружу, инстинкт разрушения никак не созидает некую новую жизнь, а разве что полностью низвергает ту старую в пропасть сущего небытия, вместе со всеми каковы они вообще ныне есть принципами веры и совести.
Ну а это сколь еще неизбежно затем чревато массовым людским перерождением и грядущей властью извечно алчущего крови деспота.
Но никогда уж не быть тем отчаянно смелым временам всей той воинствующей анархии самым так более чем безупречным затем преддверием хоть сколько-то лучшей новой судьбы. Поскольку для всего  этого нужно было прежде всего яркое просвещение, а не лютая смерть всех тех будто бы бесчисленных и всесильных угнетателей трудового народа.

210
И подобное и впрямь всецело пагубное развитие широких общественных событий было бы чисто заранее необходимо как есть считай вовсе загодя сходу же предотвратить.
И вполне уж, соответственно, к чему-либо лучшему надо было идти медленно и не спеша, строго так смотря себе при этом прямо под ноги.
А еще и близко никак, не взлетая на сколь лихом же скаку с остро отточенной шашкой наголо на те самые искристо грозные небеса некоей той весьма ведь многозначительно наивысшей социальной справедливости.
Да только как есть вполне до конца — это на самом деле понять некоторые люди попросту изначально и близко никак уж явно совсем так вовсе нисколько не смогут.
И вот как описывает данное пагубное положение вещей большой писатель Марк Алданов в своей книге «Девятое термидора» – в ней он, не отступая при этом ни на единую букву от той исключительно достоверной исторической правды, довольно уж подробно описывает упущенную (для французской короны) возможность предотвратить многие сотни тысяч жертв только-то лишь поначалу почти бескровной революции:
«В июле 1789 года епископ Отенский ночью отправился в Марли, где тогда находился двор, и потребовал свидания с королем или с братом, графом д’Артуа, который собирался покинуть Францию. Несмотря на позднее время, удивленный граф д’Артуа принял епископа. С равнодушной усмешкой Талейран изложил принцу свой взгляд на положение вещей. Произошедшая бескровная революция есть лишь начало очень большой трагедии, где погибнет много репутаций и слетит еще больше голов. Старый порядок отжил свой век и вдобавок прогнил насквозь. Король слабый человек, двор представляет собой жалкое зрелище. Высшие классы общества во всех отношениях ничтожны и решительно ничего не могут противопоставить быстро идущей грозной волне. Радостная бескровная революция очень скоро станет жестокой кровавой революцией. В стране начнется небывалый и неслыханный развал. Через месяц, наверное, будет поздно для каких бы то ни было действий. Но теперь, пожалуй, еще можно сыграть решительную игру. План епископа был прост. Он предлагал подвести к столице верные престолу войска, и в частности наемный немецкий полк Royal Allemand, разогнать бунтующих депутатов, а затем возможно скорее провести ряд самых нужных народу, глубоких и смелых реформ. Для осуществления этой программы он скромно предлагал свои услуги. Но так как действовать необходимо безотлагательно, каждый час дорог – епископ почтительнейше просил его высочество немедленно разбудить короля и пригласить его для серьезного разговора. Удивленный граф д’Артуа возразил, что депутаты не дадут разогнать себя без сопротивления, – стало быть, произойдет резня. Епископ Отенский, улыбаясь так же приятно и скромно, подтвердил, что предположение его высочества действительно весьма правдоподобно; но разгон и резню он тоже берет на себя, – разумеется, если ему будут даны неограниченные полномочия. Принц был совершенно озадачен. Он думал, что хорошо знает Талейрана, и, как все, очень высоко его ценил. Но граф д’Артуа не мог понять, каким образом этот мягкий, так приятно улыбающийся, прекрасно воспитанный салонный человек, никогда в жизни никому не сказавший невежливого слова и почти всегда державшийся того же мнения, что и собеседники, не только предлагает столь страшные вещи, но и берется сам за их осуществление. Граф д’Артуа, будущий Карл X, не был лишен инстинктивного чутья людей. Он немного подумал и пошел будить своего брата. Однако король, которому очень хотелось спать, не вышел к позднему гостю. Он велел сказать епископу Отенскому, что приглашает его прийти потолковать как-нибудь в другой раз; к тому же беспорядки, вероятно, скоро улягутся сами собой. Граф д’Артуа добавил, что король ни на какое кровопролитие не согласится. Лицо епископа Отенского дернулось при этом ответе. Но сейчас же на нем заиграла прежняя равнодушно-приветливая усмешка. В самых учтивых выражениях он объяснил принцу, что каждый человек имеет полное право губить себя, но что это только право, а вовсе не обязанность».

211
Вроде бы все тут абсолютно так разом предельно вот ясно: старый порядок, полностью отжив свой век, сколь еще незадачливо попросту разом сдается, начисто отказываясь от всякой дальнейшей борьбы за все свое последующее же грядущее существование.
Но на самом деле это никак не более чем абсолютная чушь!
Старый порядок – он ведь, прежде всего, истово верит в силу всего своего довольно-то устоявшегося давнего постоянства, а также и слезно уповает на истинную Божью справедливость…
Ему жаль лить напрасную кровь своих верноподданных разве что лишь слегка заблудших граждан, ну а тому новому порядку ради осуществления всех своих вовсе на редкость чудовищно блаженных идей будет, и близко не жаль именно что разом так никого.
Он беспрерывно клокочет, рвет и мечет, его весьма смутно гнетет та самая, как она есть весьма горькая для него невозможность сходу уж разом достичь тех и доселе никак неведомых небес, дабы раз и навсегда убить ни для кого снизу явно не досягаемого Бога…

212
А коли смерть всякой высокой духовности и яростное насаждение тупой и крайне воинственной серости и есть главный принцип нового существования то, о каком это вообще улучшении облика всего государства уж может так или иначе тогда ведь и вправду идти еще собственно речь?
А между тем все уж тут как оно есть можно ведь разом сказать изначально было до чего еще явно просто!
Переворачивая буквально все совершенно вверх дном, толпа именно что наспех всецело разом и возвращает старые давным-давно позабытые времена доцивилизационного быта.
И вот как все это сколь наглядно и вполне подробно описывается в романе Виктора Гюго «Девяносто третий год»:
«В разгар гражданской войны, в неистовом полыхании вражды и мести, в самый мрачный и самый яростный час, когда преступление все заливало заревом пожара, а ненависть все окутывала зловещим мраком, в минуты борьбы, где все становилось оружием, где схватка была столь трагична, что люди уже не знали, где справедливость, где честность, где правда, – вдруг в это самое время Неведомое – таинственный наставник душ – только что пролило над бледным человеческим светом и человеческой тьмой свое извечное великое сияние».

И ведь надо было Виктору Гюго как раз под самый конец безмерно возвысить все ту несусветно бесчеловечную вакханалию страстей, да и навести на нее исключительно так того достойный (правда, вот для всего того и близко уж никак совсем не уместный) люминесцентно сияющий глянец.
Все-таки Виктор Гюго был не только великий писатель, но еще и не менее великий хитрец.

213
Сияние величественного духа порою и вправду являет собой на редкость уж совсем вовсе бестелесное воплощение всех высот мудрости и любви к некоему тому чисто на самые небеса вознесенному, а не вполне уж, считай по-житейски конкретному ближнему.
Причем как раз в силу всей своей сугубо полнейшей бесплотности и аморфности данный слащаво праздный гуманизм и может слепо пойти именно по тому до чего еще невероятно неверному пути, так и погрязши в том самом более чем  откровенно до самого дна чрезвычайно прочувственном самосозерцании.
А