желавшей большего, начавшей желать иного.
- Ты чего задумался? – спросил его Виктор, наблюдая за другом сквозь полуприкрытые веки.
- Ничего, слушай, ты говорил про какого-то Нестерова, ты выяснил, кто это?
- Да, все нормально, - Виктор часто зазевал. – Я с ним разговаривал несколько раз, нормальный мужик. Мне понравилось, что он не старался перехваливать Марину, как это делал этот, блин, как его, забыл.
- Анатолий Александрович, директор музея, - подсказал Павел.
- Во-во, этот тип. Мы с Антоном договорились, что когда мы все будем в городе, то встретимся, поговорим.
- А ты не боишься отпускать ее в плавание на полгода? Все же она еще маленькая, - засомневался Павел.
- О-о, мамаша гусыня проснулась, - фыркнул Виктор. – Как раз ей это надо, она же рвется туда, как ты не понимаешь?
- Понимаю и не понимаю, - ответил Павел. – И боюсь.
- Я тоже боюсь, - сказал Виктор. – А вот она не боится, почти не боится, все же мандраж есть, и это главное. Разберется, заодно поймет, насколько это ей все надо, может, потом забудет про свои мысли о работе на нашей станции и станет нормальным человеком, тоже же неплохо, да?
- Неплохо, - Павел улыбнулся, разглядывая друга. – Как ты сказал, наша станция, ты же еще здесь не работаешь.
- Оставим в стороне эти пустые формальности, - важно сказал Виктор и, словно упругая пружина встал с кресла, сонливости как не бывало. – Пойдем, заберем нашего индейца Большое Ухо.
- Да, ты иди, я догоню, - кивнул ему Павел.
- Давай, - Виктор вышел из кабинета Павла и направился к аккустическому отделению, вылавливать из паутины проводов Бориса, по ночам строившего аккустическую модель станции и ближайшей акватории.
Павел включил стол и зашел в свой личный профиль. Руки сами набрали сообщение Жене, ему просто хотелось узнать, как она, и что с ней, странное чувство ответственности довлело над ним, а кто он ей был? Просто один из любовников, по сути – никто. Отправив сообщение, он собрался было встать, но, взглянув на время, было уже половина шестого утра, набрал Марину, она должна была уже встать на работу.
- Доброе утро! – бодро ответила ему Марина. – Ну, наконец-то ты мне позвонил!
- Привет, Мариночка, - ответил он, жалея о том, что проблемы со связью на станции не позволяют ему включить видеосвязь, ему нестерпимо захотелось увидеть ее. – Как ты? Такая бодрая, удивительно.
- Нормально, ты как? Голос у тебя уставший, ты вообще спишь? Дядя Виктор сказал, что ты по ночам долбишься головой об стену.
- Да уж, Виктор за словом в карман не лезет, - усмехнулся Павел. – В целом, верно. Ты знаешь, как мы его теперь называем?
- Знаю, Анатольич! Я его тоже так называю, он пока злится, ничего, переживет. Ему подходит, такой мощный стал, как вы его прокормить-то думаете?
- О, этой проблемой занимается Жан.
- Помню, привет Жану, он прикольный. Я ему обещала сбросить пару ссылок, ты скажи, что я помню, просто пока не нашла нужное.
- Хорошо, обязательно передам, как раз идем с Анатольичем на завтрак.
- Здорово! А потом спать ложись, что-то ты мне не нравишься, - наказала ему Марина.
- Слушаюсь, мой капитан, - отрапортовал он.
- Ну, давай, я тебя целую и очень люблю! – в наушнике послышались звуки поцелуев.
- Я тебя тоже очень сильно люблю.
- Все, я побежала, мне еще надо собраться!
- Хорошо, слушай, а ты мне так и не прислала себя в этой форме.
- Да на что там смотреть? – удивилась Марина. – Пришлю, сегодня попрошу Катьку, чтобы она меня сфотографировала.
- Договорились, пока.
- Пока! – звонко крикнула Марина, связь прервалась.
Павел встал и вышел в коридор. Идя по тихому коридору, он глубоко дышал, освобождаясь от ненужных мыслей. Браслет провибрировал, принимая входящие сообщение.
Женя: «Привет, Паша! У меня все хорошо, я вышла замуж».
Павел: Это прекрасно, поздравляю тебя!»
Женя: «Знаешь, а в этом ты виноват, знаешь? Я пошутила!»
Павел не знал, что на это ответить, и просто остановился около входа в аккустическое отделение, там его и нашли Виктор с Борисом.
- Ты чего задумался? – спросил его Виктор.
- Да так, ничего особенного, - ответил Павел, браслет вновь завибрировал от входящего сообщения.
Женя писала: «Помнишь, я тебе говорила, что должен уйти первым тот, кто почувствует? Помнишь?»
Павел: «Помню».
Женя: «Не пиши мне больше, пожалуйста, не надо. Прощай».
Павел: «Прощай».
- Так, отложи все в сторону, потом разберешься, - Виктор схватил его под локоть и потащил в столовую.
- Я сам могу идти, - запротестовал Павел.
- Вижу я, как ты ходишь, через каждые два шага встаешь, как каменный истукан.
Павел прибавил шагу, сравниваясь с темпом Виктора и Бориса, из головы не выходили Женя и Марина, они так перемешались, спутав окончательно все мысли. Мозг попросил пощады, обострив чувство голода, за которым обычно шел длительный сон, сейчас он виделся Павлу как избавление, самый лучший выход.
51.
В зале пространственной медитации было пустынно, огромное помещение со светящимся белым потолком, переливающимся градиентами цветов от теплого желтого до глубокого черного, способного ввести в тягостную задумчивость любого, кто пожелал войти сюда. Все пространство было поделено на целевые зоны, не уступавшие друг другу по значимости, оснащению или размеру. Каждый, кто приходил сюда, попадал в запутанный световой лабиринт, спускавшийся с потолка, с внезапно вырастающими световыми стенами из пола, верующий мог сам выбрать свою конфессию на сегодня и погрузиться в блаженство одиночества, либо сплотиться плечом к плечу с единомышленниками в блажной истоме, неизменно приходившей после религиозного экстаза, накрывавшего молящихся в первые полчаса сеанса. Взбудораженные световым, энерголучевым воздействием по всему периметру стояли инфракрасные и ультрафиолетовые пушки, пронзавшие выборочно оголенную кожу верующих, в довершении по залу струился легкий сладковатый, но в то же время горьковатый терпкий дым, окутывавший последние очаги самостоятельного сознания надежными оковами психосинтетических стимуляторов.
Люди приходили сюда каждый день, кто-то искал ответы на вопросы, кто-то искал наслаждения душевной материи, так сильно напоминавшее наслаждение плоти. Кто-то приходил впервые, пугаясь того, что видел, бегая от одной группы к другой, начиная с жестких циновок для медитации, вгрызаясь в ряды молящихся, стоявших напротив виртуальных алтарей, всегда смотревших именно на тебя, как бы ты не встал, пускай даже спиной к собравшимся, а заканчивали новички под потолком, вися на безопасных трапециях, дергаясь всем телом, вырываясь из плена телесного в невесомость наркотического дурмана. Но наркотик играл здесь не главную роль, неразличимая музыка управляла людьми, заставляя то вставать на месте, не в силах сделать ни одного движения, то впадать в кратковременные, не более десяти секунд неистовства древние танцы. К концу сеанса верующие выходили из зала абсолютно голыми, а весь пол был усеян брошеной на пол тонкой одеждой, напоминавшей безразмерную пижаму, которую выдавали каждому при входе. Верующие возвращались в раздевалки, не замечая наготы друг друга, служители отлавливали некоторых, готовых в голом виде выйти на улицу в любую погоду. Верующие выходили обратно в ленный мир, неся на губах еле слышные молитвы, переданные им на кожу направленными динамиками, робот на входе считывал данные каждого, подбирая индивидуальный текст или мелодию. Люди выходили в жестокий мир обнадеженные, знающие цель своей жизни, счастливые, в глубине уже желая вернуться сюда через одну неделю или раньше, как потребует душа.
В культурно-религиозном центре было три таких зала, выше располагались обрядовые помещения для верующих, достигших более высокого уровня просветления, там не было больших залов, но общий антураж сохранялся, начиналось все с совместной молитвы, за время которой верующие, получившие инвайт от старших братьев и сестер, избавлялись от давящих невесомых одежд, разрывая тонкую ткань на себе и впадая в неистовство наркотического соития, открывая в себе новые уровни сознания, не пытаясь понять, что они все больше отключали свое сознание, подчиняясь лимбической системе мозга, неожиданно стимулированной большой дозой стимуляторов, бьющей в большей степени по половой системе. Некоторые начинали избивать других, себя до крови, радостно крича, никто не чувствовал боли, избиваемый плакал от счастья, через минуту уже сливаясь со своим агрессором в яростном соитии, стирая границы между полами, возрастом, физическими данными, слабый мог подавлять более сильного, ломая его, желая быть сломанным сам.
Лена уже пять раз получала инвайт от других, но она так и не решилась подняться выше, что-то внутри нее останавливало, что-то непонятное и такое очевидное. В своих сомнениях она обвиняла своего мужа, пускай он больше формально им и не являлся, но Лена мысленно, а часто и вслух продолжала разговаривать с ним, пугая этим коллег по работе, застававших ее на кухне или в рекреационной зоне одиноко сидящую на стуле с абсолютно ровной спиной, тянущуюся вверх и говорящую с ним одними губами.
Сегодня должен был прийти Саша. От этой мысли Лена улыбнулась, тонкие руки, они стали еще тоньше, кожа буквально обтягивала кости, с нежностью погладили сухие цветы в вазах, ее цветы, она приходила в этот центр пораньше сразу после работы, быстро переодевалась, тщательно моясь в душе, смывая, сдирая губкой с себя все ненужное, освобожденная, подрагивая подмерзающим телом в тонкой одежде, Лена расставляла приготовленные ею цветы по вазам в небольшом холле, это была ее молитва, не навязанная роботом. Никто ей не запрещал этого, служители помогали ей, принося красивые вазы, кто-то приносил цветы, не мешая ей, чувствуя, что она приходит сюда по иной причине, чем другие, честной, ища ответы здесь, но ответов не было. Понимание этого не раз уже приходило к Лене, она ожесточенно угнетала себя за это, унижала, внутренне оскорбляла, борясь с остатками рассудка, все реже поднимавшего флаг к наступлению против врага. Саша, милый сын. Почему же он приходит к ней только раз в месяц, когда ему нужны деньги? Саша идет с ней на сеанс, она видела, что он впадает в то же неистовство, что и другие, но она не видела в этом правды, ему просто нравилось, вход стоил недорого, лихвой окупаясь новыми знакомствами. Он разговаривал с ней не более десяти минут до сеанса, сбегая потом с парочкой новых знакомых, она даже пыталась его остановить, но он ее не слышал, один раз даже не узнал, смотря на мать безумными глазами, в которых не было ничего… Лена сжала сухой цветок в кулаке, красная пыль посыпалась на полку, орошаемая ее слезами. Смотря на сына, она пыталась передать ему всю свою любовь, но в глубине ее глаз все сильнее росло презрение, ненависть. Нет, она никогда не отказывала ему в деньгах, отдавая ровно половину из того, что она отложила с зарплаты, вторую половину она складывала для Ромки, господи, как же она боялась своего старшего сына, приезжавшего к ней всегда, когда получал увольнение… Ромка требовал от нее. Чтобы она перестала. Перестала насиловать себя, чтобы поговорила с отцом и съехала из этой убогой квартиры, которую она снимала в «Общем доме» религиозного центра, в которую она себя заковала, самолично назначив себе наказание. Она
