– Ваш сын звонит.
- Привет ему передавай. Может, он завтра увольнение возьмет, как тебе идея?
- Отличная идея! – воскликнула Агнета. – Он сможет сходить с ней на допрос, все же лучше, чем одной идти.
- Одной, - повторил Виктор. – Как же так случилось, что Маринка опять одна осталась?
- Не знаю, - ответила Агнета. – Я тоже об этом постоянно думаю, хочу вернуться, но мне еще три года учиться.
- Подумаем, - сказал Виктор. – Надо бы ей на вахту подальше от города, в море и голова освободится.
- А вы не боитесь? – спросила Агнета, удерживая вызов Ромки.
- Я боюсь за нее сейчас в городе. Она всегда хотела жить в океане.
- Да, я помню эту блажь.
- Это не блажь, я ее стал понимать. Все, не томи Рому, а то он больно чувствительный стал.
- Не больше, чем вы, Виктор, - заметила Агнета. – Услышимся, пока!
- Пока, - Виктор нажал отмену вызова и убрал наушник в карман. Ветер хлестал по его лицу, он подошел к самому краю пирса, желая получить фонтан морских брызг, но волны не доставали до верха, разбиваясь на подходе о новенькие волнорезы, черневшие своими громадинами в ночи.
Главное здание управления погружалось в сон, резко вздрагивали последние окна, выбрасывая в ночное небо снопы яркого света, и в один миг затухали. Высокая башня черным исполином возвышалась над городом, напоминая грозного стража, смотрящего за порядком неспящим глазом, блестевшим в ночи яркой звездой. Последние группы служащих вышли из здания управления, центральный вход погас, переводя охрану в ночной режим. На последних этажах еще горело несколько окон, но их свет тонул в снежном тумане, накрывавшем в этот час весь город липкой мокрой пеленой.
Сергей Алексеевич стоял у окна, смотря невидящим взором в пустоту улиц, правая рука в замедленном танце вращала ручки манипулятора в кармане пиджака, переключая экраны в его интерактивных очках, заляпанных жирными пальцами и покрытые слоем пыли. Он уже третий день почти не ночевал дома, приходя под утро, чтобы поспать пару часов и переодеться. Дочки уже не нуждались в его внимании, у них были свои интересы, которые они обсуждали только с мамой, воспринимая отца как само собой разумеющееся лицо, постоянно находящееся на работе и приносящее стабильный доход. Его не обижал этот потребительский подход к нему, он считал, что они достаточно взрослые, и его наставления им ни к чему. Да и что он мог им дать? В том то и дело, что ничего. Ночью он шепотом расспрашивал жену, неспящую, как и он, с радостью выслушивая рассказы об успехах детей в учебе в институте, о их новых друзьях, понимая, что многое придумывают для него специально, рисуя плоский макет счастливой жизни, совсем не похожий на ту, что он видел каждый день на работе, чужую жизнь. Нет, он не находился в счастливом неведении, он, пользуясь положением, сам отслеживал судьбу дочек по их UD в Системе, он знал все, что с ними происходит, но не мог знать, что они думают. Та аналитическая справка, которую подготавливала для него программа, рисовала перед ним образы усредненных людей, посторонних, не имевших ни одной общей черты с его тремя дочерьми, каждая из которых имела свой характер, амбиции.
Он устало сел в кресло, прикрыв глаза. Система еще подгружала для него видео из отеля, другие материалы этого дела, схватившего его у самой двери, когда он собирался идти домой. А ведь он сам мог раньше им заняться, но почему-то не хотел. Он подумал об этом, пытаясь понять себя, но ничего, кроме страха предчувствия он не нашел. Удивительно, сначала ему позвонила официантка из отеля, он сам дал ей свои данные, суетливо, боясь, что он не будет долго слушать, рассказывая ему о случившемся, а он знал, что это случилось. Нет, он не отслеживал ID этой девушки, он чувствовал, что вся эта ситуация не могла кончиться хорошо. Пока Катя ему рассказывала, он открывал дело Марины, подтверждая свои самые худшие предчувствия. С другой стороны все было как обычно, жертва постепенно переквалифицировалась в обвиняемую, провокатора, система верно рассчитывала вероятность совершения преступления гражданином на основании его профиля, высчитывая ее из совокупности данных социального рейтинга, истории человека, накладывая статистические фильтры, определяя тем самым вероятность виновности. Система редко ошибалась, он знал это по опыту, но червь сомнения заставлял его каждый раз проверять все, а иногда и лично общаться с людьми, пожалуй, это была любимая часть его работы. Он любил людей, пускай и его должность, его работа была схожа с топором палача, так он видел себя, презирая и жалея одновременно. Он успокоил девушку, заверив, что разберется во всем, он уже разобрался, дело было простое и сложное, придется идти против Системы, а это всегда влекло за собой значительные трудности. Облегчало то, что он лично общался с Мариной, имея в голове ее психический портрет, почувствовав ее характер в том коротком разговоре.
А потом, словно сговорившись, позвонила его однокурсница, и тоже просила за Марину. Он удивился, откуда она ее знает, и почему судьба этой девушки так ее заботит. Слушая объяснения своей однокурсницы, никогда и пальцем не желавшей пошевелить ради другого, он улыбался, удивляясь, как может поменяться человек со временем или открыться, воспоминания о юности нахлынули на него, и почти час они болтали о своей молодости, вспоминая курьезы, как она смеялась над ним, часто зло и несправедливо высмеивая мягкость характера, и он понял, что она не изменилась, она осталась все той же самоуверенной и высокомерной девушкой, способной, по-своему доброй. Особенно его развеселило, что их дочь не стала адвокатом, как они. Он долго смеялся ее гневу, который быстро иссяк, сменяясь гордостью за успехи ребенка. Потом он долго разговаривал с женой, недолго ворчавшей на него, немного поговорил с дочерьми, рассказывающими ему всякую безделицу, пытаясь поддержать разговор, и получая в ответ обвинения, что он совсем отстал от жизни.
Данные из системы загрузились, Сергей Алексеевич снял очки, не желая просматривать видео с камер наблюдения в очках. Программа подготовила для него выдержки по его запросу, он внимательно следил за общением Марины с посетителем, как она отвечала ему, камера даже смогла вывести лицо этого мужчины, перекошенное от гнева, пьяное и страшное, он уже видел такие лица. Промотав вперед, Сергей Алексеевич увидел Марину, выводящую высокого парня с избитым лицом в главный холл, он не смог долго смотреть на это, программа вывела звук, заполнив кабинет шумом отеля, сквозь который пробивались крики Марины. Сергей Алексеевич вспомнил данные протокола медосвидетельствования Марины, в голове пронеслись бездушные данные о количестве ссадин, ран, гематом, а вот теперь он видит ее, истерзанную, не чувствующую боли, только страх и гнев, исказившие красивое лицо. Он выключил все и стал собираться домой.
Через час он был дома. Из комнаты вышла жена, невысокая, худенькая, как девушка, женщина, как же были похожи на нее их дочери, ни одна не пошла фигурой в отца. Жена повела его на кухню и села рядом, пока он ел, тихо улыбаясь чему-то. Он спрашивал ее в полголоса о дочках, боясь их разбудить, она отвечала, еле слышно. Встала старшая дочь, заспанная, недовольная тем, что ее разбудил приход отца, но, увидев его бледное осунувшееся лицо, она подошла к нему и обвила руками за шею, прижавшись щекой к его щеке. Проснулись и остальные девочки, усевшись рядом с отцом, повинуясь непонятному внутреннему чувству. Что-то изменилось в его лице, в нем самом, никто не стал больше его упрекать за то, что работа для него важнее семьи. Дочери насилу затолкали его спать, ему не хотелось нарушать эту идиллию, внутри которой был он счастливым, не чувствовавшим ни боли, ни усталости, сильным и живым.
54.
Марина проснулась рано, почти как на работу, бесцельно глядя в потолок в ожидании предрассветных сумерек. Хотелось спать, но у нее сильно разболелась голова, и Марина ни о чем больше не могла думать, кроме этой ноющей, пульсирующей боли. Она лежала в неудобной позе, стараясь найти положение головы и позвоночника, чтобы немного утихомирить боль, в домашней аптечке было много обезболивающих, маленький анализатор моментально брал из пальца кровь и определял, какой тип обезболивающего стоило принять из набора, но она продолжала лежать, часто меняя позу. Стали сильно болеть глаза, надувшиеся, принимающие гадкую пульсацию на себя, она сильнее зажмурилась, желая выдавить из себя эту дрянь, но стало только хуже. Кое-как доковыляв до кухни, она достала коробку с анализатором, не глядя, тыча в него пальцем. Укол был болезненным, не смотря на все заверения на упаковке, и сейчас он стал для нее избавлением, организм переключился на эту угрозу, боль в голове поутихла, освобождая зрение и слух. Она облегченно вздохнула и сунула в рот две указанные аппаратом таблетки, запив тремя стаканами воды.
Очнулась она через два часа, голова уже не болела, но во рту стояло гадостное ощущение тревоги и жалости к себе. Ее выворачивало от этого чувства, психическое состояние резко трансформировалось в физическую боль, ее скрутило, спазм сдавил ее пополам, заставив невольно вскрикнуть. Она вспомнила, что аппарат настойчиво рекомендовал ей поесть после приема таблеток, но мысли о еде тогда, а и тем более сейчас вызывали у нее приступы тошноты. В дверь позвонили, Марина вскочила с кровати, увидев себя в зеркале шкафа, бледную, с красными болезненными глазами, руки у нее тряслись, а рот кривился в конвульсивных рыданиях. В дверь позвонили снова настойчиво, долго, звонки были требовательные, гость и не собирался уходить, зная, что она дома. Марина встала и, как была в мятой пижаме, с перекрученной курткой и мятыми штанами, пошла открывать. Одернув себя около двери, мягкая ткань пижамы елозила по воспаленной коже как абразивный круг, причиняя нестерпимый зуд и колющую боль.
- О, Ромка! – удивленно вскрикнула Марина. – А я не… ты что тут делаешь?
Рома вошел в квартиру, затворив за собой дверь. Он был в форме морского училища, делающей его старше, за годы учебы он стал шире в плечах, напоминая отца в молодости. Он держал в руках запорошенный снегом букет нежно розовых тюльпанов, обрамленных зелеными нитками папоротника. Он попытался улыбнуться, старался, но вышла непонятная гримаса, и он перестал.
- Да вот, не хочу, чтобы ты одна туда ходила, - сказал он, начисто забыв продуманный по дороге сюда разговор.
- Тебя Агнета прислала? – спросила Марина, рассматривая цветы.
- Она мне рассказала, что случилось, - Ромка нахмурился, ожидая выпада от Марины, но она доброжелательно смотрела на него сквозь заполонившие глаза слезы радости. – Я решил, что лучше, чтобы с тобой сходить к этим…
- Ромка! – она обняла его, впившись губами в его щеку, расцеловывая его, он густо покраснел, стоя как истукан. – Ромка! Ромка!
- Ну, чего ты? – смутился он, все еще держа букет на вытянутой руке.
- Ничего, - она закончила его целовать, закусив губу. – Агнете не говори, что я тебя так.
Марина погладила его лицо и схватила букет, зарывшись в него лицом. Рома выдохнул, сбросив с себя тяжкий груз, и стал раздеваться, аккуратно вешая шинель, складывая шарф и фуражку на полку. Марина убежала к себе в комнату за вазой.
Позавтракаешь
