Марина

понимала, что он прав, и она истязает себя лишениями, гордится этим, ощущая прилив непонятного воодушевления. Несколько раз он приезжал с этой девушкой, Лена запрещала себе помнить ее имя, от ее взгляда Лене становилось еще хуже, один раз она даже подумала о самоубийстве, обнаружив себя на пирсе, уже готовую броситься в океан во время зимнего шторма. Лена понимала, что они правы, права даже эта девушка, часто молчавшая всю встречу, в конце разговора только коротко формулируя все, что Лена итак знала, но отгоняла от себя, но как же она радовалась, видя их вместе, сердце матери сжималось от счастья, они любили друг друга, Лена чувствовала это. Видела это в коротких взглядах Агнеты, которыми она усмиряла Ромку, успокаивая его вспыльчивый нрав, как же он похож на своего отца, господи, бедный Виктор, ты же приходишь ко мне нечасто, боишься меня. Но приходишь и просто молчишь, держа за руку. Лена закрыла лицо руками, глухо вздрагивая в неслышных рыданиях, ничего не помогало, она вновь ощутила в себе любовь к мужу, к сыновьям, любовь… она разливалась по ней, жгла ее изнутри, доставляя физическую боль… любовь, она резко встала и пошла к выходу.
- О, мама! Ты куда? – Саня поймал ее за рук у входа в раздевалку и потянулся, чтобы поцеловать.
Лена остановилась, глаза ее были красными от слез и гневными от самой себя. Она всматривалась в лицо сына, улыбающееся, готовое выпросить у нее положенную ежемесячную сумму на учебу… ха-ха! Она вспомнила слова Виктора, не осуждавшего ее за это, но тихо объяснявшего, на что действительно тратит деньги их сын. Лена одернула свою руку, тонкая ткань одеяния надорвалась, рукав сполз вниз, оголив белое плечо.
- Мама, что с тобой? - Спросил Саня, уже готовое к выпрашиванию денег лицо выглядело теперь недоуменным и испуганным.
Лена наотмашь дала ему пощечину. Он вскрикнул от боли, схватившись за щеку, она дала еще одну, третью, четвертую, ярость в ней возрастала с каждым ударом, она избивала своего более рослого сына, не способного поймать ее руки, остановить ее. Когда служители увели Лену в раздевалку, с трудом оттащив от сына, она не замечала, что одеяние на ней полностью изорвалось, открывая ее болезненную наготу. Она что-то повторяла, повторяла, не слыша себя, не чувствуя, что ее кто-нибудь слышит, хочет слышать.
Лена очнулась, она была уже дома, сколько прошло времени? Как она дошла до дома и почему до сих пор сидит на полу в прихожей? Браслет сильно сжал ее руку, напрягаясь от потока входящих сообщений. Слепыми от режущей боли глазами она пролистала их, машинально удаляя. Робот религиозного центра приглашал ее завтра на исповедальную церемонию, в неиссякаемом потоке усмиряющих фраз она не увидела ничего для себя. Отклонив приглашение, она тут же получила очередной инвайт на следующий уровень, она вспомнила эту женщину, часто беседовавшую с ней после общих молитв. Лена попыталась вспомнить ее лицо, но ничего в памяти не осталось, лишь ее голос, ласковый, но в то же время властный, требующий от нее беспрекословного подчинения, и она подчинялась… Жгучая боль в глазах сменилась приступом тошноты, ее всю скрутило от спазма, стало трудно дышать, мышцы не слушались, окаменев и застыв, болезненно пульсируя. Что-то хотело из нее выйти, вырваться на свободу через боль, через крик, через нее… Она негромко вскрикнула, не выдерживая очередного приступа, и повалилась боком на пол, уставившись взглядом в плинтус и кусок давно некрашеных обоев. А ведь у них дома все было иначе, было светло, уютно, они делали все это вместе, вместе с мужем. Воспоминания о прошлом успокаивали ее, и она уснула.
Проснулась она поздно вечером, тело ломило от неудобного положения и холода. Она с трудом встала, в голове гудело, мысли путались, все, кроме одной. Она лихорадочно листала пустоту новых сообщений, пропущенных звонков, ища его, вот, Виктор писал, он писал сегодня, как всегда, сообщая, когда приезжает домой. Он делал это даже после их развода, не требуя от нее ответа, а она ждала эти  сообщения от него, ждала.
Лена подошла к столику возле кровати, на котором стояла интерактивная рамка с их прошлой жизнью. Глядя на сменяющие друг друга фотографии, она шептала ему ответ, какой чужой, страшный был ее голос, она вздрагивала от него, пугалась, не узнавая себя, отторгая себя. Она остановилась на полуслове, захотела удалить сообщение, но рука не позволила этого, твердо подтвердив отправку. Бросив короткое пожелание хорошего полета, она скороговоркой добавила, что будет ждать его в аэропорту. Перед глазами тут же встало сосредоточенное с нахмуренными бровями лицо мужа, не любившего подобные разговоры, Лена улыбнулась, погладив рамку. Решение принято, теперь ничто не может его изменить. Сколько раз он уже вытаскивал ее из этого дурмана? Два раза, она отчетливо это помнила, а теперь, а что теперь? Он сдался? Нет, он не сдался, он просто не смог, не смог, она победила, а в чем была победа?
Лена вытаскивала из шкафа вещи, напоминавшие ей о ее добровольном заточении, о ее побеге от ответственности, да, именно так он говорил ей, а она, она его за это ненавидела, а что сейчас? Сейчас она злилась от того, что он пожалел ее, не добил, не выжег это из нее, как раньше… «Витя, Витя», - шептала она, утрамбовывая в огромный пакет вещи, статуэтки, весь свой домашний алтарь, начисто, ожесточенно руша его, заталкивая вместе с остальным в мешок.
Обойдя всю квартиру, она потащила мешок в подвал к измельчителю, но вернулась обратно, бросив мешок около лифта. Раскрыв настежь все окна, она оставила открытой и входную дверь, ей хотелось, чтобы свежий воздух вытеснил из ее жилища этот въевшийся в стены запах тошнотворных благовоний, которыми она дурманила себя каждый день, всю ночь.
Она быстро вернулась, ничто не дрогнуло в ней, руки легко бросили мешок в воронку измельчителя, заскрипевшего барабанной мельницей. В квартире стало легче дышать, она не стала закрывать окна, хотелось еще больше воздуха, лунного света. Время еще было, она все успеет, только бы он согласился, Лена не брала в руки браслет, боясь его отрицательного ответа, а он имел на это право, но никогда бы этого не сделал. Следуя советам мужа, знавшего толк в выводе себя из токсичного состояния, Лена выпила литр соленой воды, с неизвестным ей за последние годы аппетитом набросившись на остатки еды в холодильнике. Для сыновей и мужа, Лена не задумывалась об этом, для них лежали в морозильнике стройные ряды пельменей, по достоинству оцененных только Ромой и Агнетой, она вспомнила ее имя. Младший сын не приходил к ней домой, а Виктора она сама не приглашала, в тайне надеясь, что он сам придет без спроса, но он не приходил.
В аэропорту она была за час до прилета, раскрасневшаяся после долгого контрастного душа, снова красивая, в его любимом платье, немного болтающемся на ней, как же она себя загубила, превратив в мумию. Она то и дело посматривала на себя в зеркальные витрины, пытаясь понять, понравится она ему или нет, сама себе она не нравилась.
Рейс прилетел вовремя, Виктор весь бледный от раздумий и переживаний, бодрым шагом вышел одним из первых, сразу же увидев ее. Он остановился и опустил на пол сумку.
- Здравствуй, - Лена подбежала к нему и быстро поцеловала, он дернулся от неожиданности, удивленно глядя на жену. – Витя, Витя. Прости меня, Витя.
- Перестань, - нахмурился он.
- Это правда, прости меня, прости, - зашептала она, он прижал ее к себе, немного грубо, как обычно, когда нервничал, и поцеловал, не желая слушать ее причитания.
Они ничего не говорили друг другу до самого дома, не выпуская рук, не отводя взгляда. Она нежно целовала его, чувствуя, как он смущается, как в молодости, когда он был еще в училище, а она только-только поступила в институт.
- Ты хочешь есть? – шепотом спросила она его, вводя в свою квартиру. Он что-то буркнул в ответ, и она, счастливая, побежала на кухню.
Все стало как раньше, когда еще не было детей. Он приходил к ней, она его кормила, навечно завоевывая его сердце, затаскивая его сытого и смущенного в свою постель, подчиняясь его воле.
За окном уже брезжил рассвет, прохладный воздух утра беспрепятственно пронимал сквозь открытое настежь окно. Они лежали, прижавшись друг к другу, немного замерзшие, но не желавшие отпускать своих объятий.  Лена улыбалась, поглаживая его лицо пальцами, он уже засыпал, сильнее прижимая ее к себе.
- Ромка еще не женится? – спросила она шепотом.
- Пока нет, я ему сказал, чтобы сначала учебу закончил, он вроде понял.
- Она очень красивая, и совсем не дура, как я.
- Ты не дура, - напрягся он. – Перестань.
- Хорошо, я больше не буду, - она легла на него, осыпая поцелуями, пробуждая к действию, скинув на пол надоедливое одеяло.

52.

Лето прошло, не успев начаться, его и не было совсем. За ним пришла осень, опадая прожитыми днями на землю, пропадая желтыми, красными, бурыми красками памяти под первым снегом. Мир вокруг не менялся, безразлично проносившийся мимо Марины со своими страстями, событиями, происшествиями, порой трагическими, но менялась она.
Не прошло и полугода, как она привыкла жить одна, не было больше того щемящего чувства одиночества, сопровождавшего ее всю прошлую жизнь, особенно  после смерти родителей. Дядя Паша редко приезжал на пару дней транзитом между своей станцией и штаб-квартирой научного центра. Эти дни Марина чувствовала себя настоящей хозяйкой, дом был чисто убран, на столе всегда что-то, но было. Для себя она этого не делала, пробовала несколько раз поддерживать порядок, но быстро сдавалась, не находя в этом ни смысла, ни удовлетворения – только еще большую усталость. А усталость сопровождала ее все время, она сама хотела ее, считая, что так сможет дотянуть до заветного марта, когда должен будет решиться вопрос об ее участии в экспедиции. Антон сдержал слово и еще до ноября сообщил, что проект будет, и он ждет положительной характеристики от музея, чтобы без конкурса включить ее в группу, но это все было еще далеко и виделось, как недочитанный роман, чужая жизнь, придуманная неумелым писателем.
Дядя Виктор вновь сошелся с Леной, Марине это не нравилось, она никак не могла забыть ее слова, ее глаза, обвинения, проклятия. Конечно, Марина понимала, что это были эмоции, подлые, необдуманные, злые эмоции, попытка защитить своего детеныша от врага, древний инстинкт, уродливо трансформированный правилами общества в бессильную истерику. Она все помнила, все,  и боролась с собой, видя, как стал выглядеть дядя Виктор, как он помолодел, сбросив с себя тяжкий груз обид и непонимания. Марина даже несколько раз была у них в гостях в небольшой квартирке на окраине города, рядом с тем лесопарком, по которому она с Агнетой пробиралась в старый город. Это было совсем другое жилье, не то, что описывала Агнета раньше, светлое, с большими окнами, никогда не знавшими занавеси, впитывающие в себя всю солнечную энергию. Так было тепло, тепло от солнца, нагревающего пол, стены, все вокруг, тепло от уюта, созданного Леной. Она сама стала лучше, немного поправилась, перестав быть бледной тенью себя.
Как труден был их первый разговор, они сидели друг напротив друга в маленьком кафе, дядя Виктор сидел рядом, и все молчали. Лена смотрела на нее широко открытыми глазами, как бы