пока стекающая в бурлящую воронку жидкость станет девственно чистой, но так и не дождался, поэтому, всё-таки, выполз из-под кипящей струи. Надевая рубашку и натягивая носки, я чувствовал себя другим человеком. Закостеневшее, превратившееся в сплошной синяк тело, не хотело слушаться. И всё-таки, я ощущал это тело, как новое. Старой была только эта одежда. Старой и чужой. Бумажная рубашка, застиранные брюки, пластмассовые штиблеты – всё это мне хотелось немедленно сжечь.
- Завтра продолжите, уже без моего участия…- сказал Александр, наблюдая, как проворные пальчики Айи, помогают непослушным моим застёгивать пуговицы на рубахе. – Ближайшие две недели вы должны плотно тренироваться. Будем считать, что сегодня последний день, который ты провел в качестве жертвы.
- Стив сделает из меня хищника? – шепелявлю я, глядя через узкие амбразуры, затекающих глаз.
- Не Стив! – он медленно крутит головой. – Он лишь поможет тебе влезть в понравившуюся шкуру. Тебе какая больше импонирует: льва, леопарда, тигра? Может ты предпочтешь шкуру медведя?
- А можно не залазить ни в чью шкуру! – Кряхчу я, безуспешно пытаясь натянуть ботинок на распухшую ногу. – я как-то не очень отношусь к хищникам.
- В дикой природе предпочтительней быть высшим звеном пищевой цепочки, тем более, у травоядного нет выбора. Он рождён, чтобы рано, или поздно быть съеденным. Наша терапия как раз, таки, подразумевает возможность такого выбора. И ты, Артём, - он наставляет в меня, палец, унизанный компактным перстнем, - уже сделал этот выбор.
- Ну-у…поскольку выбор сделан…- отчаявшись одеть ботинок, я скидываю с ноги второй, - тогда я, пожалуй, выберу волчью шкуру…- подойдя к мусорному контейнеру, швыряю туда пару.
8
Эта тренировка – последнее, что я могу вспомнить в мельчайших деталях. Дальше всё понеслось, как набирающий скорость сапсан. Последующие события больше походят на бесконечный, пёстрый мазок, отпечатавшийся на сетчатке глаза, который пытается что-то разглядеть в мелькающих окнах, проносящегося мимо, поезда.
Летящие в меня трассирующими очередями, кулаки Стива; выедающий глаза, запах его подмышки, в которой он зажимает мою голову; пятна крови на синем пологе ринга.
«Давай без перчаток!» - это кричу я Стиву в яростном запале. Снова мельтешение кулаков, радостная возня, сбитое дыхание.
Стоп!
Брызги крови, ощущение хруста хрящей под кулаком, приятная вибрация, от точного попадания. Окровавленная рожа болтающегося на канатах Стива.
«Хоро-ош!» - он скалит окрашенные красным виниры. Я и сам знаю, что хорош. Нанизываемая на кулак, будто кусок мяса, на шампур, плоть, вызывает во мне дикое возбуждение. Я хочу ещё.
Ещё, ещё, ещё, ещё! Двоечка, прямой, хук справа, апперкот, маваша, лоуд кик.
Мы обмениваемся смачными ударами с таким удовольствием, будто в бане парим друг друга вениками. Я чувствую, что мне начинает нравиться. И не понятно, что нравится больше, когда мои кулаки разбивают в дребезги его худосочную плоть, или чувство вибрации всего тела, от очередного пропущенного хука. Похоже, что мне в одинаковой степени нравится и то и другое.
Вот наши головы вдавливаются одна в другую, подобно кусочкам разноцветного пластилина.
«Спасибо за тренировку!»
«Не благодари, мы теперь братья!»
«Точно! Мы с тобой одной крови!»
Стекающие из рассечённых бровей, разбитых губ и носов, кровавые потоки смешиваются в одну бурую, стекающую на пол, струю.
«Удачной охоты, брат!»
«Твоя добыча – моя добыча!».
Стоп!
Мы с Аней, несёмся по заполненному пешеходами, мокрому и глянцевому, как спина кита, бульвару. Встречающиеся на пути люди, шарахаются от нас в стороны, будто мы прокажённые. Всему виной, моя распухшая, превращённая Стивом в сплошную коросту, харя. Аня же, напротив, жмется головкой к моему плечу и часто, может быть даже чаще чем нужно, проводит подушечками пальцев по едва запекшимся ранам на лице. Она будто пробует меня на ощупь, как пришедшая на рынок хозяйка щупает персики. Я достаточно созрел для её вкуса, и теперь её глаза смотрят на меня совершенно иначе, чем раньше. Во взгляде горящих чёрных глаз, читается голод хищной кошки. Она готова сожрать меня прямо здесь на тротуаре, на глазах сотен прохожих. Наши вложенные одна в другую руки, чем-то похожи. Кисть моей правой и запястье её левой туго обмотаны бинтами. Этот своеобразный фемили-лук, наводит ещё большую смуту на встречных.
«Хочу есть!» - шепчет она, обдавая меня тёплым интимным запахом самки.
Я любуюсь тем, как она разделывается со стейком медиум-рейр. Нож ловко вжикает и отсечённый кусок мяса отправляется в её небольшой рот. Хищные зубки со злобным азартом рвут несчастную плоть; маслянистая розовая юшка, стекая с тонких губ, огибает подбородок. Она не спешит воспользоваться салфеткой, жадно жуёт, одновременно улыбается, будто неряшливая шкодливая девчонка. Вид её перемазанных губ вызывает во мне невыносимое желание. Я пытаюсь улыбнуться ей в ответ, пытаюсь стрельнуть из глаз молниями, но моё лицо – это чугунная маска. Я не могу даже есть. В щель едва приоткрывающегося рта, могут пролазить только тонкие стебельки жареной спаржи. Но мне плевать, потому что я нахожусь в предвкушении более сытной и сочной трапезы.
Стоп!
Её голова елозит по подушке, всклокоченные мокрые волосы, залепляют лицо чёрной паутиной. Она издаёт перманентный стон, от которого изнутри вибрирует её лоснящееся от пота, извивающееся тело. Вибрация передаётся мне, подобно мощнейшему разряду тока. Я рычу, впиваясь в её упругий, стоящий колом, сосок; руки жадно мнут кожу на её бёдрах, пальцы впиваются в ягодицы, не опасаясь причинить боль. Её когтистые лапки оставляют на моей коже глубокие борозды.
Стоп!
Щели между едва раздвинутых портьер почернели. В номере почти темно, и её бледная, лоснящаяся от пота кожа, приобретает голубоватый оттенок.
Она извивается, сидя на мне верхом. Её виляющие бёдра исполняют очень энергичный танец, по сравнению с которым, ломбада – медленный вальс. Упругие ягодицы звонко шлёпаются о мои расставленные бёдра и сок от наших соприкасающихся тел, разлетается брызгами по небольшой комнате.
Стоп!
Сколько это длится? У меня ещё ни разу не было такого длинного секса. Наше соитие похоже на спарринг, и здесь так же, как и в бою со Стивом, мы испытываем неописуемое удовольствие, но в это же время, нам чего-то не хватает. Мы оба хотим достигнуть естественного пика, но он при каждом приближении, словно отдаляется на один маленький шажок. Мокрые до нитки, измятые простыни, комками валяются на полу, и мы вынуждены проводить наш отчаянный спарринг на ворсистой обшивке пружинного матраса.
Стоп!
Мне кажется - ещё немного, и я упаду от бессилия. Что-то не даёт мне свалиться. Что-то заставляет нас продолжать эти поступательные движения. Мы двигаемся почти автоматически, будто в нашей, слетевшей программе, остался лишь один инстинкт – продолжения рода. Мы меняем позы, механически, будто подходящие к очередному снаряду, атлеты. Я не отступаю - она не сдаётся. Мы вместе над чем-то трудимся, добываем что-то, словно шахтёры в забое. Мы как древние люди, пытаемся зажечь огонь с помощью трения. Уже курится лёгкий, разбуженный потоком искр, голубоватый дымок, а огня всё нет.
Стоп!
- Ну всё! – шепчет она, и, оттолкнув меня, пьяно валится с дивана. – Хватит!
- Нет уж – хриплю я, подавляя, внезапно накатившую радость. Это торжество победителя. Всё-таки я взял над ней верх. – Надо это закончить. Хотя бы разок!
- Ничего ты не закончишь!
- Как? – эта фраза мгновенно придаёт мне сидячее положение.
- А вот так! – Она разводит руками и начинает громко хохотать. Её низкий, утробный смех, походит на хохот ведьмы – какой-нибудь ортодоксальной якутской шаманки.
- Как? Я не понял, что ты сказала! – мой голос ломается, будто упавшая с крыши, сосулька.
- Концовки не будет. Нам остаётся наслаждаться процессом. Согласись, что он впечатляет.
- Но как без этого? Я не могу! – я таращусь на свою возбуждённую плоть и чувствую, что готов разрыдаться.
- Сможешь! – продолжает она смешливо, - главное ведь не результат, а сам процесс, действие. Вспомни на сколько тебя хватало раньше. Если это длилось больше двадцати минут – ты мог считать себя героем. Она подползает к креслу, копошится в лежащей на нём кожаной сумке. – Сейчас же ты можешь пережить эту эмоцию полностью, насладиться ею сполна. Если захочешь – мы можем заниматься этим бесконечно. – Вынимает из пачки сигарету, раскуривает, закутываясь в голубоватый дым.
- Ну уж нет! – я мотаю головой. – я готов заниматься этим сколько угодно и в то же время, я хочу добиться результата, и я его добьюсь.
Стоп!
Теперь моя очередь сдаваться. Отяжелев, будто размокшее в воде бревно, валюсь на матрас.
- Это невозможно! – хриплю я, еле ворочая языком. - Я чувствую себя, набитым ватой чучелом, которое уже не в силах не то, что заниматься любовью, но даже приподнять голову на сантиметр от подушки. – Это невозможно! Так нельзя! – хрипение переходит в жалобный стон.
- Бедняжка! – она смеётся, вкладывая в мои безжизненные губы сигарету и чиркая зажигалкой.
Я глубоко затягиваюсь, чувствуя на выдохе, что проваливаюсь в вязкую кому.
- Не расстраивайся. Ты привыкнешь, и это станет для тебя, как само собой разумеющееся.
Её низкий голос невероятно бодр и преисполнен радости. В этот последний заход, она почти не старалась. Она знает, что всё это бесполезно.
- Получается, что всё это бесполезно, а значит нет смысла…- я не договариваю фразу, так как не нахожу в себе силы даже шевелить языком.
- Значит ты занимаешься любовью, только ради этого? – в её будто удаляющемся голосе слышатся нотки обиды.
- Нет…но это не менее важно…это как…кхе-кхе-кхе…- я закашливаюсь, подавившись дымом. – как стимул. Если нет стимула – нет желания…нет смысла двигаться дальше…
- А стимул никуда не делся! – Я слышу, как она жадно втягивает дым из отобранной у меня сигареты. – Посмотри ниже пояса и поймёшь, что с ним ничего не случилось.
Я окидываю взглядом, мой похожий на покосившуюся водонапорную башню, орган, и зло ухмыляюсь.
- И что теперь делать с этим стимулом? Кстати, у всех прошедших коррекцию парней, такие же проблемы?
- Не только у парней. У меня то же самое, но мы не считаем это проблемой. По началу, реакция была точно такой же, но потом…- она шумно выдыхает дым…- а потом…все мы поняли, что этот, казалось бы, явный минус, можно обратить в плюс.
- В плюс?! – я с трудом, поддомкрачиваю тело локтями, чтобы одновременно видеть её лицо, и мой, не теряющий формы, орган - А что мне делать вот с этим?
- Именно про это я и говорю! Знаешь, что такое, сублимация?
***
- Знаешь, что такое сублимация? – Подняв глаза от пустой кружки я всматриваюсь в своё раздвоенное линзами очков, отражение.
Эммануил не хмыкает снисходительно, хоть и обязан это сделать, как любой, уважающий себя, психиатр, которому задают подобный вопрос. Он просто кивает и его, прячущиеся за моими отражениями зрачки, похожи на застывшие льдинки.
- И что она предложила сделать объектом вашей сублимации?
Я тяжело вздыхаю, зажмуриваю глаза и долго тру их кулаками.
- Боже, как же хочется, чтобы всё это оказалось сном. Я устал! Давай потом…- Я пытаюсь подняться из-за стола, но он вскакивает сам, подбегает ко мне, давит на
